Дворец райских наслаждений - [206]

— Именно. Если ты, конечно, хочешь сохранить жизнь. Себе и семье Аиртона.

— Ясно, — она сухо рассмеялась. — Ну что ж, тогда, я полагаю, мне предстоит исполнить святой долг. Как ты думаешь, стали бы монахини из мой школы гордиться моим мученическим венцом? Впрочем, мне ведь не придется жертвовать своей добродетелью? У меня и добродетелей-то не осталось, ты уж об этом позаботился. Да и вообще, о какой добродетели может идти речь? О какой чести? Чего мне терять? Ты заключил удачную сделку. Поздравляю.

— Элен, послушай, нет ничего страшнее смерти. Ничего. Главное сохранить жизнь, и плевать на мещанские взгляды. Думаешь, я бы пошел на сделку, если бы у меня был выбор? Господи, Элен, — рявкнул Генри. — Что мне оставалось делать? Иначе я не смог бы вас спасти. Если бы я не согласился, ты бы вместе с остальными отправилась на площадь, и тебе бы отрубили голову. Тебе, Аиртону, Нелли, Дженни и Джорджу. А так вы остались в живых!

— Ах, да, надо жить дальше. Кажется, ты говорил именно так.

— Послушай, может быть, мандарин вообще к тебе пальцем не притронется. Этот старик затеял с доктором философский диспут. В этом-то все и дело. Они спорят о прагматизме. Он думает, что доктор, чтобы спасти наши жизни, согласился отдать тебя ему. Мандарин доказал свою правоту. Все люди действуют из корыстных побуждений. Вот и все. Мы останемся в живых.

— О чем ты, Генри? Ты хочешь сказать, что доктор тоже замешан?

— Конечно же нет. Так думает только мандарин. На самом деле Аиртон ничего не знает. Да и какая разница. Солнышко, ты будешь жить, а на остальное мне плевать. Ты будешь жить. Жить, — он замотал головой и сжал кулаки. — Я не мог тебя потерять… Ты для меня… ты для меня больше жизни. Я пойду на что угодно, буду лгать, обманывать, убивать, продам душу Дьяволу… лишь бы спасти тебя. Иначе нельзя… Господи Боже, — он закрыл лицо руками.

— Знаешь, Генри, — холодно произнесла Элен. — Ты как никогда был близок к тому, чтобы признаться мне в любви. Забавно, что это случилось, когда ты меня уговаривал лечь под дикаря. Мне тебя жаль.

Понурив голову, Генри встал с постели и принялся ходить по комнате. Сделав несколько шагов, он повернулся к девушке. Гримаса муки, не сходившая с его лица за все время разговора, сменилась холодным высокомерным выражением, губы искривились в привычной сардонической усмешке. Генри заговорил в обычной медлительной манере, растягивая слова:

— У тебя есть все основания, милая, ненавидеть меня за испытание, на которое я тебя обрек. Однако, если у тебя хватит мужества его выдержать, мне того будет вполне довольно. Быть может, после ты меня не захочешь больше видеть. Мне и того будет довольно. Мне будет тяжело без тебя, но я справлюсь. А может, и не справлюсь. Так или иначе, будет уже все равно. Для меня жизнь — игра. Таков уж мой выбор. И мне плевать — выиграю я или проиграю. Но мне далеко не все равно, что случится с тобой. Ты сотворила со мной то, что доселе не удавалось ни одной женщине. Все мои мысли только о тебе. Я думал, что неуязвим. Так или иначе, я позабочусь о том, чтобы ты выбралась отсюда живой. Если я увижу, что мандарин собирается причинить тебе зло, я убью его, но с твоей головы не упадет и волос. Он трогательный старик, с которым тебе придется провести час. Да, будет неприятно. Возможно, он станет тебя лапать или даже захочет переспать с тобой. И что с того? С девушками могут произойти вещи и пострашнее. Добродетели, они, знаешь ли, не между ног. Они в душе, Элен, в твоем большом добром сердце. Это и мужество, с которым ты встречаешь беды, уготованные тебе судьбой. И твоя красота. И твое чувство юмора. Это твой вольный дух, который вдыхает жизнь во все, что тебя окружает. Это все то, что я в тебе люблю. Мандарину до этого не под силу дотянуться. Он даже не сможет приблизиться к тебе, к той настоящей Элен Франсес. Чтобы справиться с тем, что тебе предстоит, надо принять опиум. Трубка на столе. Если я не ошибаюсь и ты действительно настолько сильна, насколько я полагаю, пара-другая доз не сделают тебя снова наркоманкой. Главное, не перестарайся. Я и так чувствую огромную вину за то, что пристрастил тебя к этому чертовому зелью. Готовься как хочешь — тебе надо выдержать. Так ты спасешь свою жизнь, ту самую единственную жизнь, которая для меня бесценна. А теперь прости. Пойду в коридор, покурю, — он вышел, захлопнув за собой дверь.

Элен медленно оделась, закончила приводить себя в порядок и присела на стул, стоявший возле низкого столика. В отполированной столешнице из красного дерева отражалась лежащая на ней трубка. Она взяла ее в руки и приникла к ней губами, почувствовав тонкий аромат дыма, который она вдыхала накануне вечером. Ее рука двинулась к мешочку с маковой пастой. Рассеянно она зачерпнула щепоть черного, похожего на патоку вещества и принялась заученным движением скатывать шарик. Ей пришлось приложить усилие, чтобы остановиться. Девушка открыла глаза и долго сидела погруженная в собственные мысли; в одной руке — трубка, в другой — паста. Элен вздохнула. По щеке пробежала слеза. Она положила трубку на стол, а шарик — обратно в пакетик с пастой. Затем Элен устало поднялась и, убрав трубку и пакетик в шкафчик, вышла в коридор и встала рядом с Генри. Ни он, ни она не произнесли ни слова. Генри курил. Она обняла его за талию, склонив голову ему на грудь. Через некоторое время он положил руку ей на плечо. Им оставалось только ждать.