Дворец райских наслаждений - [181]

Что за ужасные это были вопли, Джеймс. Сперва боксеры вторили свой девиз: «Смерть иноземцам, спасем Цин!», который каждый раз сменялся криками: «Ша! Ша! Ша!», что означает «Убей! Убей! Убей!», и стихами, в которых, перемежаясь с жуткими омерзительными оскорблениями, описывались преступления, якобы совершенные нами. Думаю, даже вопли чертей в аду не смогут внушить такого страха и отвращения, которые испытали мы.

Солдат Линя, наших стражников, нигде не было видно, что было непостижимым и, разумеется, самым пугающим. Пропали их палатки, котелки и прочий скарб. Неожиданно мы поняли, что нас предали и бросили на растерзание боксерам.

Можешь представить, что мы чувствовали в тот момент.

Мы собрались в гостиной, одетые в ночные рубашки, являя собой самую жалкую толпу оборванцев, которую ты только можешь себе представить. Кое-кто даже успел натянуть брюки. Дети были страшно напуганы и так плакали, что даже сестре Катерине и Нелли было не под силу их успокоить. Один из сыновей Милуорда орал белугой, его рев был так же невыносим и омерзителен, как и крики, доносившиеся снаружи… Впрочем, кажется, я слишком жесток. В спешке мы, мужчины, провели военный совет. Боуэрс и Том сохраняли спокойствие, Фишер был плох, а от Филдинга, который принялся корить меня за то, что я так с такой легкостью пошел на условия майора Линя и согласился сдать все наше оружие, не было никакого проку. Будто у нас был какой-то выбор.

Я не стану пересказывать тебе всю нашу пикировку. Наконец мы выработали план, который, с моей точки зрения, был безнадежен, однако в тех ужасных обстоятельствах он был всяко лучше, чем вообще ничего. Мы договорились, что, когда боксеры пойдут в атаку, Боуэрс и Филдинг, вооружившись ножами, лопатами и вообще всем, что попадется под руку, будут защищать двери. Это дало бы время мне, Фишеру, Милуорду, и Тому, который все еще ходит на костылях, выбраться наружу через маленькое окошко в задней части дома. Далее нам предстояло вместе с женщинами и детьми каким-то образом спуститься по крутому склону. Боуэрс и Филдинг присоединились бы к нам, как только смогли. Никто даже не задал вопроса о том, что мы будем делать после того, как выберемся из дома. Правда заключалась в том, что мы не имели об этом ни малейшего представления. Однако мы не желали сидеть сложа руки и ждать, когда в дом ворвутся боксеры. Лучше уж погибнуть быстро, чем сгореть заживо. Если бы мы остались, гибель в огне оказалась бы самой легкой смертью из тех мучений, что, возможно, были нам уготованы. Кто знает, быть может, нам удалось бы сбежать. Если не всем, то хотя бы большинству.

Септимус Милуорд и слышать ничего не хотел о побеге. «Господь привел меня сюда. Здесь я и останусь», — проговорил он звенящим голосом, и, боюсь, мы все уставились на него, потеряв дар речи от изумления. На него тут же накинулся Бартон Филдинг, заявивший, что Господь помогает тем, кто сам себе помогает, а Том попытался переубедить Септимуса, попросив его задуматься о судьбе жены и детей. «С тем же успехом мы можем отправиться на Небеса и отсюда, — ответил Милуорд, не сдвинувшись с места. — Кто я такой, чтобы усомниться в величии Его замыслов?»

Я поймал себя на том, что меня трясет от ярости. Как можно быть таким упрямцем? Кажется, я обозвал его старым дураком. Нельзя было и думать о бегстве, коль скоро ценой нашего спасения должна была стать гибель всей семьи этого деспота. Сам понимаешь, немыслимое дело. К тому же я беспокоился о состоянии Элен, которая была еще слишком слаба. Нам требовалась помощь еще одного мужчины, а единственный, у кого хватило бы сил нести девушку, был Септимус Милуорд.

Мы пытались переубедить Милуорда, но он, не обращая на нас ни малейшего внимания, как всегда нарочито грохнулся на колени и, вздернув подбородок, забормотал молитву. Было около девяти. Уже несколько часов как рассвело. Стоявший у окна Боуэрс, время от времени сообщавший нам о численности и действиях боксеров, крикнул, что негодяи пришли в движение. На газоне не меньше двадцати боксеров кружились в ритуальной пляске, которая, как мы уже знали, обычно предвещала скорое сражение.

В гневе я накинулся на собравшихся: «Что будем делать? — спросил я. — Сражаемся? Попробуем сбежать? Остаемся?» Повисшее в гостиной молчание подсказывало, что решение должен принять я, причем быстро. «Милуорд! — закричал я. — Мы будем действовать по плану. Я не могу заставить вас присоединиться к нам, но я умоляю отпустить жену и детей». Летиция поднялась со стула. «Мы с детьми останемся с Септимусом», — прошептала она, смертельно побледнев. Я глянул на жалобные личики ее малышей и услышал собственный голос, донесшийся как будто издалека: «В таком случае нам придется вас оставить». А потом, кажется, еще добавил: «Да защитит вас Господь». Знаешь, Джеймс, наверное, это было самое ужасное мгновение в моей жизни.

Не сказав ни слова, Боуэрс и Филдинг отправились за оружием. Нелли странно на меня поглядела и вместе с сестрой Катериной поспешила прочь из комнаты. Им предстояло подготовить к бегству Элен. А я остался стоять у окна. Глядел на боксеров и ощущал собственное бессилие.