Дворец райских наслаждений - [180]

Том. Добрый, милый Том.

Глупый, невоспитанный Том.

Она его никогда не любила. Он был игрушкой, приятной забавой. Перед ней лежал весь мир, в ней начала пробуждаться страсть, и она обратила ее на Тома. Он просто оказался под рукой. Он мог ответить на ее страсть. Она играла в любовь, радуясь новым ощущениям и впечатлениям, которые дарила ей Азия. Том, уступчивый, покладистый Том, был всего лишь одной из приправ к невиданным яствам Востока, которыми она наслаждалась. Да, она притворялась, что верит в свои чувства. Она одурачила не только других, но и саму себя. Бесспорно, Том, в известном смысле, был милым, однако чувства Элен к молодому человеку были сродни привязанности к щенку колли, которого она однажды притащила к тетушке домой. Когда щенок погиб под колесами телеги, она проплакала всего какую-то неделю. Стоило ей увидеть Генри, скакавшего к сэру Клоду Макдональду на светский раут, как она тут же позабыла о Томе. С того мига их отношения с Томом обернулась привычкой, а сам он стал частью антуража, тогда как она считала себя брильянтом небольшой европейской общины Шишаня.

Как она могла быть такой грязной, такой порочной?

Но разве можно назвать грязью и пороком страстное желание ощутить прикосновение другого мужчины? При виде Генри она забывала обо всем, голова шла кругом от страсти. Когда они сплетались в объятиях, становясь единым целым, ей вовсе не казалось, что она совершает греховный поступок. Они отдавались друг другу, и Элен это считала вполне естественным, самым естественным из всего того, что ей доводилось совершать. О грехе она стала думать уже после того, как они расстались, поскольку в глубине души ее все еще заботило, что думают и говорят в обществе.

Она знала, что остальные думали о Генри. Каждый раз, когда доктор Аиртон и Нелли заводили речь о ребенке, они отводили глаза, а в их словах чувствовалась недосказанность. Они считали Генри жестокосердным авантюристом, соблазнителем и грубияном. Но что они могли знать? Генри не соблазнял ее. Это в ее сердце полыхала страсть, это она была охотницей, а Генри, подобно беззащитному Актеону, попал в ее сети. Она жаждала любви, грезила о его объятиях. Она гордилась, что сумела пробудить в нем огонь ответной страсти. Любил ли он ее? Элен надеялась, что да, пусть и не сильно. Какое она имела на него право? Привязать его к себе? Сидеть дома с вязаньем и ждать, когда он вернется домой и попросит подать ему чай? Нет, проще приручить ветер. Генри — вольный дух, гордый олень, иноходец. Она знала о его недостатках, о изменах и любила его за них еще больше. Он делал то, о чем она мечтала. Он наслаждался свободой, о которой женщина может лишь грезить. Девушка знала, что Генри выполняет в Шишане какое-то важное задание, и понимала, их связь всего лишь один из эпизодов его жизни. Рано или поздно им все равно бы пришлось расстаться. Она ушла от него, потому что больше не желала быть обузой. Остальные решат, что он соблазнил ее и причинил ей боль. Ну и ладно. Не в этом дело. Она навредила лишь себе. А теперь Генри не стало.

И вот она осталась одна. Она будет с тоской вспоминать тропический шторм, некогда ворвавшийся в ее жизнь, и который теперь стих, оставив после себя бескрайний океан черных туч. Океан, в котором даже нельзя утопиться. Надо жить дальше.

У нее будет ребенок. Доктор его спас. Ей надо подумать о своем долге.

Глупый, невоспитанный Том. От одной лишь мысли о нем по телу девушки пробежала судорога отвращения. Если он по-прежнему хочет взять ее в жены, что ж, она выйдет за него замуж. Доктор вернул ее к жизни, и теперь она в неоплатном долгу. Она изопьет чашу до дна. Она готова. Быть может, хоть так она сможет расплатиться за зло, которое причинила.

* * *

Рассвет, пятница, 21 июня

Пишу в спешке. Боксеры вернулись. Филдинг и Том были правы, а я заблуждался. Стражники, оставленные Линем, куда-то пропали. Мы еще не знаем, что означает их исчезновение, но готовимся к худшему.

Эти письма и кое-какие драгоценности я спрячу под одной из половиц столовой. Если ты прочтешь эти строки, вспомни добрым словом брата и его семью. Доверяю Эдмунда и Мэри твоей заботе. Вырасти их добрыми христианами.

Я еще много всякого хочу написать, но снаружи гремят барабаны.

Боже, защити нас, грешных.

Эдуард.

Господи, неужели это конец? Дженни и Джордж. Они еще такие маленькие.

Пятница, 21 июня 1900 года

Мы пережили ужасный день. Утром я настолько отчаялся, что был готов произнести: «Или, Или! Лама савахфани?» Но Господь не оставил нас. Мы вместе, мы в безопасности. Провидение по-прежнему благоволит нам, а милость Божья уберегает от несчастий и бед.

Боксеры вернулись незадолго до рассвета. Сперва они не издавали ни звука, и, если бы не мистер Боуэрс, который, будучи машинистом, привык вставать в несусветную рань, негодяи смогли бы подобраться к самому дому незамеченными. Когда Боуэрс услышал шум, он сидел в гостиной и читал Библию. Подойдя к окну, он разглядел в сумраке крадущиеся к дому фигуры людей. Он вспомнил, что у нас в кладовке лежат китайские хлопушки, которые я однажды отобрал у Джорджа и Дженни. Он быстро отыскал хлопушки и, прихватив заодно из детской игрушечное ружье, просунул его ствол в одну из бойниц. В предрассветном сумраке ружье выглядело совсем как настоящее. После этого он стал переходить с ружьем от одной бойнице к другой, каждый раз взрывая по хлопушке. Нас перебудил грохот, весьма напоминавший ружейную пальбу. Именно этого мистер Боуэрс и добивался. Шум перепугал боксеров, и они в страхе бежали. Вид у них был комичный. Мечущиеся в темноте фигуры в повязках и панталонах напоминали детей, растащивших одежду из костюмерной. Однако нам всем было не до смеха. Мы также не ощущали чувства одержанной победы. Мы боялись, что боксеры скоро вернутся, и понимали, что нам не удастся долго удерживать их на расстоянии с помощью хлопушек. Вскоре после попытки напасть на наш дом, окончившейся полным провалом, мы услышали грохот барабанов, крики и жуткие песнопения, воспоминания о которых возвращаются к нам в кошмарах с того самого первого дня, как мы оказались в осаде.