Дворец райских наслаждений - [150]

Ему не дали договорить. Услышав о куске земли, из-за которого шел спор, дядя и племянник, сидевшие напротив друг друга, снова принялись осыпать друг друга бранью, причем ругань становилась все более и более оскорбительной. В один момент показалось, что дело дойдет до рукоприкладства. Пастор Джон стукнул по столу кулаком и попытался восстановить порядок, призвав обоих спорщиков уняться во имя доброй памяти об отце Адольфусе.

Вот это было ошибкой. Деревенский глава Ян, оскалившись, повернулся к пастору Джону, посмотрел на сестру Елену и прямо перед ней плюнул на стол:

— Вот что я думаю о вашем отце Адольфусе. Он был обычным злым колдуном, который своими чарами обманывал честных людей и помогал христианам, поклоняющимся демонам. А теперь ему на смену ты привел сюда эту ведьму!

Христиане, сидевшие рядом с Еленой, повскакали с мест. Миллер Чжан схватился за нож, висевший на поясе, но пастор Джон забарабанил кулаком по столу, громко крича:

— Тихо! Тихо!

В повисшем молчании пастор Джон попытался возразить деревенскому главе:

— Как вы можете так оскорблять нашу гостью? Как можно быть таким неблагодарным? Сколько добра сделали наши друзья за последние несколько лет! Прошу вас извиниться перед старшей сестрицей за ваши необдуманные слова. Быть может, у нас с вами есть кое-какие разногласия, но старшая сестрица всегда была к нам добра и не делала ничего худого.

— Ничего худого? Расскажи это моей корове, которая пала сегодня утром, как раз после того, как к нам заявилась она, — Ян кивнул на монахиню. — А может, вспомнишь мула Лао Дая, который сдох два месяца назад, когда к нам пожаловала другая иноземная колдунья? Говоришь, ничего худого? Матери живут в страхе за детей. Что станет, если ведьма наведет на ребенка порчу?

— У моего внука утром началась лихорадка, — обеспокоенно произнес Чжэн Фуцзя. — Когда дочка привела его с речки, лобик у него так и горел. А по дороге у пруда они встретили ее, — он кивнул на Елену.

Монахиня открыла рот от возмущения, силясь хоть как-то возразить. В то же время она обратила внимание на шум. Целиком сосредоточившись на споре, она едва ли заметила толпу зевак, внимательно следивших за встречей. Христиане стояли отдельно. Послышались гневные выкрики. Старуха, тыча в монахиню костлявым пальцем, проскрипела:

— Внученьку, внученьку мою отравила. Давала ей лекарства, а через две недели она умерла!

Еще один крестьянин что-то кричал о стригущем лишае, поразившем его овец.

— Неправда. Это все ложь, — прошептала Елена, умоляюще глядя на пастора Джона. — У малышки была горячка мозга. Я давала лекарства, только чтобы унять боль. Я никогда не говорила, что смогу ее вылечить. Как они могут такое говорить?

Пастор Джон уже был на ногах. Плечи дрожали, а обычно спокойное лицо исказилось в гримасе ярости. Потрясая кулаками, он громко закричал:

— Как вы смеете? Как смеют ваши уста нести такой вздор? Вы говорите, что мы поклоняемся демонам, тогда как у вас самих храмы битком набиты раскрашенными идолами. Как вы думаете, отчего мы стали христианами? Мы хотим выбраться из трясины дикости и глупости, в которой вы все прозябаете. Как же вы не понимаете: Господь наш Иисус указывает нам путь из рабства в лучший мир!

Деревенский глава Ян тоже вскочил. На его лице сияла торжествующая улыбка.

— Вы слышали? — завопил он, перекрикивая пастора. — Вы слышали? Он сам сознался! Он признался, что хочет попрать наши вековые традиции. Вы слышали, как он глумится над нашими богами?! Он хочет лучшего мира, а нас называет рабами? Чем это не оскорбление самого императора? Люди, да разве мы позволим, чтобы среди нас жили предатели? Разве мы позволим, чтобы нашим семьям угрожали изменники и колдуны?

— Я тебе покажу предателей, козья ссака! — завопил Миллер Чжан и, подавшись вперед, попытался через стол ударить деревенского главу. Двое мужчин сцепились. Они царапались, лягались, кусались, тянули друг друга за волосы. На площади шумно ссорились: христиане и нехристи толкали друг друга, бранились, кое-кто начал драку. Старики, сидевшие на скамьях, в смущении глядели друг на друга. Пастор Джон окаменел. Елена почувствовала, что должна что-то сделать, и неожиданно для самой себя вскарабкалась на стол. Не имея никакого плана, в отчаянии от осознания собственного бессилия и неспособности остановить безобразную свару, она, откинув голову, издала громкий, долгий, пронзительный крик. Ее вопль был подобен футбольному свистку, который враз способен остановить игру и заставить замолчать трибуны. Люди уставились на иноземку, которая возвышалась над ними, воздев руки и запрокинув голову.

— Остановитесь! Остановитесь! Остановитесь! Во имя любви Пресвятой Девы остановитесь! — все кричала монахиня, но собравшиеся не понимали ни слова, поскольку Елена, сама того не замечая, в запале перешла на итальянский. Через мгновение, услышав, что вокруг повисла тишина, она тоже замолчала. Монахиня вспыхнула и в легком смущении повернулась к пастору Джону, словно спрашивая, что ей теперь делать.

— Она наложила заклятие! На своем дьявольском языке! — закричал кто-то в толпе. — Ведьма!