Дворец райских наслаждений - [110]

Том грохнул кулаком по столу. Звякнули тарелки и фужеры, Один из бокалов с вином опрокинулся, и дети увидели, как скатерть окрасилась красным, а на пол закапало.

— Иногда мне кажется, что я его все равно убью. Негодяй. Хам. Он… — Гнев улегся так же неожиданно, как и вспыхнул.

Элен так ничего и не сказала.

Том снова взорвался. Он вскочил из-за стола и принялся быстрыми шагами мерить комнату.

— Господи Боже, ЭФ, ну почему? Почему?

Девушка молчала. Дети снова услышали звук шагов: Том подошел к Элен и рывком поднял ее со стула. Наклонив головы, Дженни и Джордж увидели, как он стиснул девушку в медвежьих объятиях. Руки Элен безвольно болтались вдоль тела. Казалось, он тряс ее.

— Я люблю тебя, люблю, слышишь! — рокотал он, но она только отвернула голову. Том осторожно усадил ее обратно на стул. До детей снова донеслись звуки шагов.

— Я уезжаю. Месяца на полтора-два, — прозвучал безжизненный голос Тома. — Когда вернусь, спрошу: хочешь ли ты еще выйти за меня. Я в своих чувствах уверен, они не изменились. Я твой, ЭФ. Ты для меня — все. Я полюбил тебя в тот самый миг, когда впервые увидел дома, у твоей тетушки. Ты вошла в комнату, и мне показалось, что газовые лампы стали гореть ярче. Хотел бы сказать покрасивее, да не умею. Ты ослепила меня. Я и не мечтал… В тот вечер с тобой на пароходе… Я еще подумал, за что мне столько счастья? Разве я его заслуживаю? Наверное, мне надо благодарить судьбу. Я никогда не забуду тот вечер.

Том остановился.

— Разве нам было плохо вместе? Помнишь, как нам было весело, как мы смеялись? Стоило нам посмотреть друг другу в глаза, и мы сразу понимали, что у каждого на уме. Простить не могу… Зачем я оставлял тебя одну на целый день? Этот чертов склад, торговля, производство — они вскружили мне голову. Если бы мы были вместе, ты бы не ездила с ним… с этим…

— Не надо, Том. Ты ни в чем не виноват, — едва слышно проговорила Элен.

Том хотел сказать что-то в ответ, но оборвал себя на полуслове. Дети услышали, как он тяжело вздохнул.

— Если, когда я вернусь, ты откажешься выйти за меня замуж, я не буду тебе докучать. Надеюсь, ты простишь, если я уеду из Шишаня. Оставаться здесь… для меня это будет невыносимо. Попрошу, чтобы меня куда-нибудь перевели. А не переведут — так и пусть… Жизнь продолжается. Я же сказал: со мной останутся воспоминания. Если парню разбили сердце — это его беда. Верно? А пока я в отъезде — думай. Крепко думай. Погонишь меня — плевать, переживу, но только не поломай жизнь себе, — Том запнулся. — Прости. Не могу больше никого видеть. Поблагодари от меня миссис Аиртон, скажи ей… Придумай что-нибудь. Господи, ЭФ, твои волосы в сиянии свечей… Как же я тебя люблю. Да не оставит тебя Бог, родная моя. Думай обо мне хоть иногда.

Дверь в коридоре распахнулась и медленно закрылась. Дети прислушивались к шагам Тома, которые медленно стихали вдали. Элен не сдвинулась с места, продолжая, как и прежде, неподвижно сидеть на стуле. Наконец она издала глухой стон, сменившийся криком отчаяния — криком диким и полным боли. Девушка раскачивалась из стороны в сторону, рыдания становились все громче и громче. Дженни почувствовала, что дальше прятаться в укрытии — выше ее сил. Девочка выскользнула из-под стола и, размазывая катившиеся по щекам слезы, обняла плачущую Элен. Крик оборвался. Дженни и Элен, обнявшись, тихо плакали. Спустя мгновение Джордж высунулся из-под скатерти, словно крот, и, бросившись к Элен, тоже обнял ее. Так они втроем и стояли, медленно покачиваясь. Так их и застал дымящий сигарой Френк Дэламер, решивший заглянуть в столовую.

— Ну и дела, — молвил он через плечо доктору Аиртону, стоявшему за его спиной, — картина, достойная кисти живописца. Плачущая Мариана в окружении херувимов, пытающихся ее утешить. Вот только Сэра Ланселота чего-то не видать. Не сомневаюсь, он бежал, не в силах вынести скорбь от скорой разлуки. Как же это трогательно. Ну и ну. Выше нос, доченька. Мы всего-навсего едем в Цицихаэр. Глазом не успеешь моргнуть, как мы уже вернемся. Не волнуйся, скоро зазвенят свадебные колокола. Аиртон, а почему дети еще не спят? Либеральничаете? В мои годы все было строго. В шесть часов краюха хлеба — и марш в постель.

* * *

В двух милях от дома Аиртонов, во «Дворце райских наслаждений», Фань Имэй в одиночестве сидела в павильоне, погруженная в мысли. Майор Линь был с войсками.

В окнах павильона напротив горел свет. Недавно там ел и выпивал англичанин Ma На Сы со своим другом-японцем. Изначально майор Линь собирался составить им компанию (без всякого сомнения, чтобы продолжить бесконечный разговор об оружии), но в одной из соседних деревень начались волнения — банда разбойников, может быть, боксеров, о которых в последнее время только и говорили, возмущала народ против местных христиан. Смутьяны сожгли амбар, и мандарин приказал майору восстановить порядок. Майор был недоволен, но не посмел ослушаться.

Фань Имэй проследила взглядом за японцем, напоминавшим ей змею. Японец вышел из павильона Ma На Сы и проследовал за Матушкой Лю в главное здание. Девушка знала, куда он направляется, и сердце заныло от тоски и сочувствия к бедному иноземному мальчику. Полковник Таро в первую же встречу вызывал у Фань Имэй отвращение. Несмотря на изысканную вежливость, девушка сразу поняла, какую дикую жестокость скрывает бархат его деланного обаяния. Холодные, как у ящерицы, глаза японца никогда не улыбались, они смотрели внимательно, изучали, оценивали. Полковник Таро наводил на Линя ужас. Чем тактичней и спокойней был японец, тем более скованно и резко вел себя майор. Доходило чуть ли не до грубости, словно майор испытывал омерзение к человеку, с которым ему приходилось иметь дело. Однако когда в разговоре наступала пауза и Таро отвлекался, Фань Имэй замечала, что Линь смотрит на японца преданно, влюбленно, словно спаниель.