Двое и война - [21]

— Кто же у тебя там, на фронте-то?

— Ты ведь одна, без родных, кажется?

— Или кто из Евстигнеевых, родственников твоего мужа, деньги присылает?

— Ну не таи. От кого, от кого аттестат-то?

Елена поняла: отмолчаться не удастся — неловко. Ответила, чувствуя, как заливаются краской уши, шея, лицо:

— От мужа.

— Это от того, который переночевал две ночи? — ехидно поинтересовался кто-то из глубины коридора.

— Больше — четыре. А вам завидно? — Губы у Елены дрогнули. Она подняла злые, насмешливые глаза. Но женщины, даже те, что смеялись, глядели на нее с участием. Они будто принимали ее в круг обреченных на тяжкое тревожное ожидание. Елена погасила внезапно вспыхнувшую злость, с улыбкой поправила:

— Не две, а четыре. Даже пять. Четыре дня и пять ночей. Можете позавидовать. — И, усмехнувшись, добавила еще: — Да представьте, как везло: все время в дневную работала. Ночи-то — наши были!

Женщины засмеялись, задвигались, заговорили. Кто-то тянул из рук Елены извещение.

— Сколько там? Выкладывай.

— У нас секретов нету.

— Пятьсот? Бабоньки — пятьсот!

— Ого!

— Генерал он у тебя, что ли?

— Да нет, старший лейтенант. Как и сын мой Кузьма. Видала я его. Ничего мужик. Дорогу уступает. Вежливый. Добрая душа, видать.

— Кабы не добрая, разве прислал бы аттестат после четырех суток постоя?

Они пошутили, посмеялись и незаметно вернулись к разговору о деньгах, которые тем и дороги, что еще одна помимо треугольников весточка: жив, мол, я, фронтовик, жив!

— А бывает, деньги ишо приходят, а человека уж нету! Тю-тю, — вставил кто-то.

— Да, случается и такое…

Елена все не могла поверить, что от Ивана, с фронта пришли деньги. Когда подошла очередь, несмело протянула ярлычок в окно кассы, думая, что ей откажут. Но кассирша отсчитала деньги. Подавая их, сказала:

— Будете приходить двадцатого. Каждый месяц двадцатого.

— Я запомню, спасибо. — Елена просияла. Никакой ошибки нет, деньги именно от Ивана. И каждый месяц будет она приходить в эту говорливую, остроязычную и немного грустную очередь, слушать ее говор и постигать что-то, чего она раньше не знала, не чувствовала, не понимала.

Уж и огород был посажен, уж и огурцы-теплолюбы проклюнулись, а письма все не было — только деньги. Елена считала дни, недели. Складывала их в месяцы. Прикидывала и на то, и на это. Но сколько и как ни прикидывала она, все равно выходило, что письмо давно уже должно быть. «А может, Ваня те танки под бомбежкой да обстрелом в разные части развозит? А может, уж и ранен? Тогда бы из госпиталя написал… Что-то, значит, держит его. Ничего, подожду еще. Я терпеливая».

12

Елена шла из магазина с хлебом, когда ее окликнула Аня. Она обернулась, замерла в ожидании: радость или горе?

Аня копалась в своей потертой пузатой сумке. Наконец вытащила письмо — необычное, в конверте. «От командования…» — дрогнуло у Елены сердце.

— Ну, пляши, — потребовала Аня.

— После войны все попляшем.

— Ах ты Фома неверующий, — покачала Аня головой. — Плетнев Иван. Гляди! И обратный адрес — Москва.

— Анечка, милая! — Елена выхватила из ее рук письмо и помчалась домой. Захлопнув за собой ворота, спиной притулилась к ним. Сунув хлеб под мышку, осторожно распечатала конверт. Сердце заходилось от волнения, от множества вопросов: что с ним? Почему так долго молчал? Зачем в Москве? Уж не награду ли получал?..

Развернула листок. Глаза сразу нашли самое существенное.

«…Был там, далеко. Понимаешь? Писать перед заданием не разрешили. Фотокарточки — твою и Зоиньки — пришлось вместе со всеми документами оставить здесь. Это меня почему-то сильно беспокоило. Казалось, без ваших карточек я как солдат без оружия — вовсе не солдат. Но все обошлось. Самому не верится, что вернулся да живой еще и даже невредимый. Теперь через пару-тройку деньков отправляюсь на фронт. Это дело знакомое и более привычное. Но я рад, что сумел выполнить задание. Воевать буду зло, за троих — и за себя, и за тебя, и за Зоиньку тоже. Адрес сообщу, когда прибуду в часть. Еще не знаю даже, на какой фронт попаду. Верь, Лена, что я останусь живым и вернусь к тебе, к Зоиньке. Я здорово чувствую это и отчетливо вижу нашу послевоенную встречу. Обнимаю вас и целую крепко-крепко. Иван».

Елену охватило смятение. Оказывается, с ним могло произойти такое, о чем она даже не подозревала, что ей и в голову не приходило! «Был там, далеко…» Она могла только догадываться, где это. Но где именно? На нашей, родной земле? Или в Германии? Если в Германии, то ведь совсем жутко. И почему — он? И что он там делал?

— Ну, слава богу, теперь на фронт, как все, — успокоила она себя.

13

Еще более огромное, чем прежде, терпеливое ожидание поселилось в ней. Она жила, казалось, одним ожиданием вестей. А их опять не было. Получая в военкомате деньги, Елена думала: «Лучше бы никаких денег, одни письма. Каждый день — письма!»

Часто доставала она из сундучка жестяную коробку из-под монпансье, извлекала оттуда четыре письма и телеграмму. Она давно знала содержание писем наизусть, знала, где и какой поставлен знак: точка, запятая, тире. И все-таки читала опять и опять. И каждый раз находила что-нибудь, дающее толчок новой мысли о Ване.