Двенадцать звезд - [15]

— Спеть тебе харадскую песню про короля Нгхауратту, который встретил в лесу прекрасную лань? — спросил Долгузагар у лошади и зевнул. — Только попозже, а то я что-то охрип…

Проснувшись в сумерках, он вернул просохшие ножны с мечами на пояс и проверил наживку: нетронута. Морадан снял мякиш с крючка и закинул в рот. Еще день — и придется отсюда уходить, чтобы не умереть с голоду. Речка течет примерно на запад, стало быть, с Внутреннего хребта, который ограничивает Горгорот с востока. Судя по форме скал в направлении истока, это южная часть горной цепи, ближе к проходу, ведущему в Нурн. Без припасов и с лошадью ему через горы здесь не перевалить. Неизвестно, что творится на Восточном тракте, но по сю сторону сходящихся хребтов питьевая вода есть только в придорожных колодцах, значит, за водой и едой надо на тракт.

Кроме того, на южной оконечности гряды стояла небольшая крепостица: постоянного гарнизона там не водилось с начала Осады, но у Союза не хватало сил, чтобы занять укрепление или разрушить его. Возможно, сейчас там стоит какой-нибудь пришедший с востока орочий отряд, командир которого еще не знает о падении Повелителя.

Долгузагар задумчиво оглядел утесы, окружавшие долину. Возможно, в здешних горах тоже водятся орки, но как их найти? Впрочем, важнее, чтобы они не нашли его первыми…

Осмотревшись, комендант подхватил здоровой рукой седло и оголовье, которые так и не вернул на место, и понес их к скалам. Здесь трава не росла. За грудой слонообразных валунов он бросил упряжь на песок: все не на открытом месте, да и от воды холодом тянуть не будет. Прежде чем устроиться на ночлег, подложив под голову седло, он свистом позвал гнедую поближе и, засыпая, слышал, как кобыла дышит у него над ухом и как скрипит песок под ее копытами.

Утром Долгузагар снова проснулся как по команде, но некоторое время лежал с закрытыми глазами: нынче он сам себе голова и поднимается и ложится тогда, когда ему заблагорассудится. Наконец ему надоело валяться, он встал и, зевая, огляделся по сторонам: снова сгустились тучи и немного похолодало, лошади нигде не было видно. Зябко поежившись, комендант отправился к реке, умываться и пить.

Уже наклонившись к воде, он краем глаза заметил на перекатах шагах в десяти выше по течению какой-то странный предмет. Долгузагар подошел поближе, пригляделся…

И ему показалось, будто его изо всей силы ударили под дых: в камнях застряла голова гнедой кобылы.

Некоторое время морадан не мог поверить своим глазам. Потом зашел в реку — ледяная вода заливалась в сапоги, но он ничего не замечал — и здоровой рукой выволок лошадиную голову на берег.

Ошибки быть не могло: это была голова его кобылы. Один глаз выбит, изо рта синей тряпкой свисает прокушенный язык, из раскромсанной шеи торчит обломок позвонка. Долгузагар прикрыл глаза от холодного, высекавшего слезы ветра. Вот и орки нашлись.

— Твари, вы у меня сами себя жрать будете… — произнес он сдавленным голосом, чувствуя, как встрепенулись в ножнах мечи.

Но прежде чем отправиться за орками, Долгузагар, ковыряя плотный песок ножнами и выгребая его пряжкой ремня, выкопал яму и похоронил лошадиную голову. Сложив над могилой пирамидку из камней, морадан водрузил сверху седло. Оголовье он засунул в седельную суму, которую взял с собой.

И, последний раз окинув взором долину, в которой началась его вольная жизнь, Долгузагар отвернулся и отправился вверх по течению, завтракая на ходу предпоследним дорожным хлебцем.

Шел он легко и быстро, совсем не как раненый, единственной пищей которого за три или четыре дня были два хлебца размером с ладонь да черствая краюха. Сил ему придавала ненависть, а мысли были заняты измышлением казней для орков. Сначала отрезать им уши. Потом выколоть глаза мерзким тварям. Затем отрубить пальцы. По одному. Нет, по фаланге. А перед этим еще вырвать когти. Как жаль, что колесо с шипами, железные сапоги, плетки-когти и прочие радости орочьей жизни остались в Башне! Или просто вспороть брюхо и бросить умирать: намучаются вдосталь.

Скоро Долгузагар вышел к месту преступления: на пологом берегу ручейка, посреди зеленой лужайки чуть поменьше той, что осталась ниже по течению, темнело пятно впитавшейся в песок крови. Судя по всему, гнедая пришла сюда ночью или рано утром, соблазнившись сочной и густой травой, и здесь ее подкараулили орки. У самой воды осталось валяться то, что не могут съесть даже эти прожорливые твари, способные в голод питаться подошвами собственных сапог: копыта, хвост и полоска кожи с гривой. Исчезла даже требуха.

Раз они унесли целую лошадь, их не меньше четырех-пяти, а скорее всего — и больше. Долгузагар попробовал в ножнах Левого: пожалуй, искрошить дюжину-две орков ему вполне по силам. Нет, я вас сразу убивать не стану, думал он, обходя поляну в поисках следов. Сначала вы у меня пожалеете, что на свет родились.

След обнаружился к востоку от лужайки и вел вверх по течению: на песке — глубокие отпечатки тяжелых подкованных сапог, на камнях — черные звездочки засохшей крови. Изредка попадались обглоданные кости.

Через некоторое время долина, где тек ручей, сделалась у́же и превратилась в ущелье: Долгузагару приходилось прыгать с камня на камень, а иногда брести по колено в бурлящей и пенящейся воде, рев которой эхом отдавался в извилистом каньоне. Когда стены теснины сделались почти отвесными, орки поднялись и пошли по уступу скалы, задевая о камень своими ношами и оставляя на нем бурые полосы. Выбравшись на уступ — с одной рукой это было нелегко, — Долгузагар пошел медленнее и осторожнее: скорее всего, орочье логово уже близко. Время от времени он останавливался, но вода шумела слишком громко, и кроме скал и валунов вокруг ничего видно не было.