Двенадцать шагов фанданго - [76]

— Прекрасная работа, — сказал я, меняя тему разговора до того, как хозяйка выдумает новую уловку, чтобы избежать расспросов.

Мэри проследила за моим взглядом, который был устремлен на серебряный шприц, опущенный в стакан с горячей водой.

— Антиквариат, — откликнулась она рассеянно. — С двадцатых годов. Принадлежал, очевидно, какому-то поэту, поэтому старайся не лапать его руками. — Она снова легла на тахту и глянула на меня одним налитым кровью глазом в попытке определить, не слишком ли много выболтала. — Ты собираешься остаться на всю ночь или как? — Мэри перевела взгляд на окно, почувствовала внезапно неуверенность. — Сейчас ночь, не так ли? — спросила она, словно тьма за окном принадлежала ей одной.

— Да, ночь на четверг, пятницу или другой день, — подтвердил я. — Хочешь, чтобы я убрал все это?

Она вздохнула, как будто сожалела о том, что теряет зря время.

— А ты как думаешь? Нам нужно соблюдать приличия, парень. Нельзя оставлять лужи блевотины на полу комнаты. Мы ведь не шотландские, понимаешь.

«Шотландцы, а не шотландские», — подумал я, но не собирался ее поправлять. Последний человек, который чему-то научил Кровавую Мэри, находился сейчас в психбольнице Ашворта.

Я бросил полотенца на остывшее содержимое желудка моей хозяйки и удалил его из комнаты. Входная дверь оказалась открытой. Когда я остановился в ее проходе, опираясь на швабру и пуская в ночь клубы сигаретного дыма, стал размышлять о своем положении.

У меня не было уверенности, что Мэри говорила с Жан-Марком, как вообще я мог быть уверен в этом? Попытка прямо спросить у нее вряд ли принесет пользу, поскольку она ответит только то, что желает сказать. Я не мог ни подвергнуть ее пыткам, что было бы весьма желательно, ни соблазнить ее, что было бы ужасно. Но, по сути, большого значения не имело, встречалась она с Жан-Марком или нет. Значение имело только то, что она была лишена возможности увидеть его снова. И сколько бы я ни смотрел во тьму, я видел только один способ гарантировать это.

Я стер тыльной стороной руки малейшие следы тревоги на лице и вернулся к Мэри улыбающимся.

— Можно попросить тебя об одной услуге?

— Спроси, — позволила она, устремив взгляд в телевизор.

— Можно мне остаться на ночь?

Мэри поерзала и наградила меня долгим чудным взглядом. Ей казалось, что она избавилась от меня, оценив мое побитое состояние, пусть разговор и возник непроизвольно, но я оставался здесь, в ее гостиной, и был более реальным, чем она полагала. Она улыбнулась улыбкой паука.

— Можешь остаться, но помни, тебе не придется лежать на тахте. Никаких забав, будешь отрабатывать ночлег.

— Справедливо, — согласился я. — Чего ты хочешь?

Она указала томно на пустую бутылку вина, валяющуюся на полу:

— Для начала тебе нужно подобрать это и принести нам другую бутылку. Где-то на кухне стаканы.

Я откупорил новую бутылку красного вина и нашел пару немытых, разных по емкости стаканов.

— У меня были ужасные дни, — пожаловался я, устроившись неудобно на стуле с жесткой спинкой.

Хозяйка кивнула, сосредоточив внимание на мужчине с кистью художника на плоскости телеэкрана.

— Не поверишь, что я пережил после того, как увидел тебя в заведении Дитера.

Мэри нахмурилась и подняла руку.

— Не окажешь мне услугу, утенок? Помолчи, черт возьми, пока я смотрю «Внутренний фронт».

Интересно, так ли она отвечала своему мужу, когда он говорил, что его день прошел плохо. Я налил вина, закурил сигарету и стал смотреть на женщину, старающуюся не замечать, как в моем горле усиливается кислотное жжение.

— Ты когда-нибудь видел «Внутренний фронт»? — спросила Мэри во время рекламной паузы. — Это очень хорошая передача. Если бы такие эксперты пришли сюда и осмотрели это место.

В наркотическом опьянении она позволяла себе нормальное поведение, всматриваясь в пригороды на экране и желая, как и я, чтобы следующий ход в игре был за ней. Большинство людей, насколько мне было известно, получало удовольствие от просмотров порнографии, Кровавая же Мэри предпочитала смотреть мыльные оперы и ток-шоу, и ясно почему. Магия телевидения позволяла Мэри увидеть страну, в которую ей не суждено вернуться. Она могла представить жизнь, отнятую у нее мужем, жизнь, с которой было покончено навсегда.

Сочувствие к ней, однако, нисколько не облегчало моего положения. Мэри почти созналась в том, что видела Жан-Марка, но вместо того, чтобы встать на мою сторону и заключить сделку, попыталась неуклюже скрыть это. Факты свидетельствовали о том, что Мэри выступала против меня в ситуации, когда на кону стояла моя жизнь, и это ставило меня в весьма затруднительное положение. Я был заинтересован в том, чтобы остаться на ночь в Ла-Мендиросе, не больше, чем увидеться с Бенуа, но важно было, чтобы Мэри полагала, будто я не спешу оставить ее дом. Ее ближайшие соседи, обвинявшие меня в дурном влиянии на их дочь, жили более чем на километр дальше, на расстоянии, которое Мэри могла пройти пешком за полчаса. Если бы я, не маскируясь, встал и сбежал на ее машине, вполне вероятно, что большой фургон ее соседей, преодолев брод мелководной реки и воспользовавшись заброшенными обходными путями, мог оказаться на перепутье в Матаморосе раньше меня. Поэтому было необходимо, чтобы мой отъезд произошел без свидетелей и как можно скорее.