Двенадцать цезарей - [78]

Когда Вителлий в жаркий июльский день въезжал в столицу, все это лежало в будущем. Пусть знамения предвещали несчастье, а более умные советники скрывали опасения, сам император купался в лучах собственной славы. Ведя за собой шестидесятитысячную армию, сопровождаемую, по версии Тацита, сборищем «бродячих актеров, целых шаек миньонов и множеством других подобных же лиц, обычно составлявших свиту Нерона», Вителлий планировал въехать в Рим в одежде победоносного военачальника верхом на коне, с обнаженным мечом, гоня перед собой сенаторов и чернь. Однако возобладали здравые голоса: императору дали понять, что неразумно было бы представлять себя победителем соотечественников-римлян. Вителлий был одет в цивильное платье и шел пешком. Следом двигались те члены сената, которые присутствовали на церемонии вступления на престол в Тицине и путешествовали вместе с ним. Никто не испытывал никаких иллюзий. Тацит утверждает, что «сенат разом присвоил Вителлию все почести, которые были придуманы за долгие годы правления других принцепсов. Постановили воздать хвалу и благодарность германской армии…»[220] за ее роль в победе Вителлия. Это было важное заявление с точки зрения девальвации ценностей самого сената, в то время как Вителлий принял имя «Германик», которое, в свою очередь, передал сыну, не потому что тот одержал победы над германцами (что раньше означало это имя), а потому что был возведен на трон легионерами Германии. Это был недальновидный вызов, означавший политическую фракционность в тот момент, когда правительство Рима отчаянно нуждалось в консенсусе и сильном руководстве, независимом от личных интересов.[221] Вечером празднование приняло единственную понятную Вителлию форму: пир, устроенный братом в честь его прибытия. По словам Светония, «на нем было подано отборных рыб две тысячи и птиц семь тысяч». Историк осуждает эти излишества, называя их «печально известными».

При ретроспективном взгляде придирчивость Светония почти не проясняет положение вещей. В то время как Вителлий наслаждался рыбой и птицей на оргиастическом пиру, вражеские армии собирались с силами. В Иудее Веспасиан воздержался от клятвы на верность императору. Это стало знаком. Первого июля, пока Вителлий в сопровождении свиты шумно прокладывал путь по сельским районам к северу от Рима, префект Египта Тиберий Юлий Александр объявил, что его легионы поддерживают Веспасиана. Через два дня его примеру последовали Сирия и Иудея. Армии Востока, когда-то верные Отону, отвергли его преемника, выбрав вместо него собственного командующего. Такой аргумент, во всяком случае позже, представила пропаганда Флавиев, утверждавшая, что Веспасиан выдвинулся на волне народной поддержки. Наивно было бы игнорировать вероятность согласованной координации на самом высоком уровне. Вителлий оставил на должности префекта города брата Веспасиана, Флавия Сабина. Это был жест, который не принес ему выгоды. Когда победа Флавиев будет очевидной, Сабин попытается договориться с Вителлием о мирной передаче власти.

Но Вителлий не имел возможности договариваться или согласовывать позиции, поскольку был посажен на трон германскими легионами. В августе в Мёзии эту инициативу возведения во власть подхватил еще один легион. По словам Диона Кассия, «настолько велики были у воинов озлобленность на Вителлия и страсть к грабежу…», что они двинулись на Италию под командованием Антония Прима, не обращая внимания на альтернативный план Флавиев, сформулированный на более высоком уровне. Двадцать четвертого октября они вступили в битву с войсками Вителлия почти на том же месте, где нынешний император недавно победил армию, преданную Отону. На этот раз победу одержали Цецина и Валент. Спустя шесть месяцев люди Вителлия практически остались без лидера. Оповещенный об угрозе с Востока, Цецина вначале выдвинулся на защиту империи. Однако он недолго проявлял лояльность, подкупленный, по свидетельству Тацита, агентами Сабина. Как и следовало ожидать, он перешел на сторону противника. Но вряд ли можно было предвидеть, что ему не удастся убедить своих солдат последовать его примеру. Обессиленные болезнями, праздностью и отсутствием дисциплины в Риме, озабоченные зловещим символизмом кроваво-красного затмения Луны, но решительно настроенные и удивительно сильные духом, вителлианцы дрались в Бедриаке во имя императора, который, как и при предыдущей победе, находился далеко от них.

Вителлий остался в Риме, время от времени делая вылазки на свою виллу в Ариции к югу от города. В сентябре он отправил Валента на север. В повествовании Светония дни императора сочтены, и любые усилия бесполезны. Тацит осуждает его: «Укрывшись в тени своих садов, подобный бессмысленным животным, которые едва насытятся, погружаются в оцепенение, Вителлий не заботился ни о прошлом, ни о настоящем, ни о будущем. Вялый, неподвижный, сидел он в Арицийской роще».[222] Какое-то короткое время, когда оба командующих отсутствовали в городе, Вителлий находился в более или менее нормальном состоянии, поскольку не получил новостей о поражении. Со взятием Кремоны исчезли все надежды, тем более что армия Прима направилась в Рим. Вителлий ответил тем, что послал войска перекрыть апеннинские перевалы, чтобы остановить наступление противника. Затем он сам присоединился к солдатам. Однако знамения отвернулись от него так же окончательно, как Цецина. Император совершил жертвоприношения и готовился обратиться к армии. На алтарь налетела стая стервятников, разбросав жертвенных животных и едва не сбив с ног самого Вителлия. Император не смог справиться с этим вызовом. Дион Кассий пишет, что его терзали нерешительность и непредсказуемые перепады настроения, когда вызывающее поведение сменялось отчаянием. Он был не в состоянии осмелиться ни на одно действие, не мог даже решить, какую одежду носить, помраченный страхом, паникой и лишениями. Вместо того чтобы руководить людьми, он вызывал жалость, появляясь перед всеми с прижимающимся к нему малолетним Германиком. Его речи были противоречивыми и сбивчивыми, призывающими поочередно то к открытой войне, то к сопротивлению, то к немедленной сдаче, после которой он отречется и уйдет из политической жизни. Это был единственный период правления Вителлия, когда ему нужно было действовать решительно, но он не смог этого сделать. Дион Кассий так описывает результат его замешательства: «В конце концов таким своим поведением он почти всех лишил решительности. Ибо, видя, как он, словно безумец, мечется из стороны в сторону, они не исполняли с обычной готовностью отдаваемых им приказаний и думали больше не о его интересах, а о своих собственных».