Две повести о тайнах истории - [52]
И едва начались планомерные раскопки Новгорода, как его почва обнажила сотни, тысячи, десятки тысяч обломков и даже полностью сохранившихся деревянных предметов. И так как это были преимущественно массовые предметы материальной культуры, то на основании их выводы об ее уровне можно было делать вполне точные, а не только предположительные, как приходится поступать в случаях, когда находка бывает единичной.
Оказалось, громадное количество самых простых чаш, ковшей, ложек и т. п. покрыто искусной художественной резьбой. Это свидетельствовало, конечно, о высоком уровне народного искусства. Но когда сравнили эти орнаменты с древнерусскими книжными инициалами, заставками и миниатюрами — то есть с вещами явно не массовыми, так как рукописные книги были неимоверно дороги и переписывались по заказу только очень богатых людей, — то обнаружилось, что узоры этих книжных украшений весьма сродни узорам резьбы на черенке самой простой ложки из захудалой избенки простолюдина. Народность накладывала прочный отпечаток на все без исключения элементы новгородской культуры.
Хотя и согнанный в грязь, я с интересом и волнением рассматриваю раскрывшуюся передо мной картину. Да и как не волноваться: ведь я стою — буквально! — в XIV веке! Вот стены дома XIV века, на которые никто с тех пор и до сегодняшнего дня не мог посмотреть. Вот улица, по которой в последний раз проходили люди лишь в XIV веке. Вот изукрашенная резьбой сломанная миска, тогда же выброшенная в придорожную канаву и пролежавшая там 600 лет.
Видны следы канавы для стока воды и нечистот. Канавы прорывали с такой же аккуратностью, как мостили улицу.
На углу у дома врыта в землю бочка. Она всегда была полна воды: на случай пожара.
Вот очищен бревенчатый настил, ведший с мощеной улицы во двор усадьбы. Заботливый хозяин засыпал толстым слоем щепы́ (а затем замостил) все лужи и ямины в своем дворе: не выглядеть же ему хуже, чем соседу! А у того тоже замощены все подъезды к хозяйственным строениям во дворе. Пусть народ знает: хозяин — основательный, не по грязи поведет покупателя к амбарам, где хранит готовый товар, телеги у него не сломаешь!
Вечное оживление царило на улицах Новгорода. Светились двери кузниц, стучали молотки сапожников несло вонью от вымачиваемых кож из мастерских кожевников. «Хитрецы», как звали вообще кузнецов, а златокузнецов — ювелиров — в особенности, сидя у самых окон, поближе к свету, наносили замысловатые, одухотворенные щедрой фантазией русские узоры на браслеты, кольца и прочее «узорочье». Шипело дерево на токарных станках, на которых обрабатывали изящные вазы, чаши и другую посуду. Заезжий датский купец не мог глаз отвести от токаря, вытачивавшего шахматную фигурку, — уж больно ловко работает!
— Что́, немец, занятно? — с довольной усмешкой спрашивал его умелец-мастер.
Но потому и назывался любой иностранец немцем, что был нем в разговоре с русским — не понимал его. Однако, догадавшись, о чем речь, датчанин восхищенно округлял рот:
— О-о!
— То-то и оно, что «о-о»! А ты, может, думал: лаптем щи хлебаем!
Впрочем, фантазия увела меня от истины: вряд ли новгородец сказал бы что-нибудь о лаптях — он ходил в кожаной обуви. Несмотря на то что, как уже приходилось упоминать, лыко превосходно сохраняется в новгородской почве, здесь не найдено ни одного лаптя; кожаной же обуви — десятки тысяч экземпляров, и притом какой угодно: от простых «поршней» — мягких туфель из сыромятной кожи, внутрь которых клали вместо стельки сено, — обуви простонародья, до роскошных, описанных былиной сапожков из «зелена сафьяна» с загнутыми кверху франтоватыми носками, с тиснеными голенищами, с изогнутым тонким каблуком. По грязи в таких сапожках не пройдешься! Но по новгородским улицам в них можно было разгуливать…
Обгоняли друг друга тяжелые, богато изукрашенные возки знати — владыки, посадника, тысяцкого, именитых бояр и купцов; пышные поезда заморских послов проплывали в кремль, — перед Господином Великим Новгородом и заискивали и побаивались его. А навстречу грохотали по мостовым телеги, тяжело нагруженные товарами для кораблей, стоящих у многочисленных пристаней; тащили — то волоком, то на санях или тяжелых катках — каменные блоки для строительства новых хором и храмов.
Оттого и изнашивались мостовые быстро, хотя настилали их на совесть. Сперва выравнивали почву — бугры срезали, а колдобины засыпа́ли, затем вдоль улицы укладывали длинные тонкие бревна — лаги — в два или три ряда. На них поперек, как на рельсы, настилали плотно пригнанные толстенные, до метра шириной, сосновые плахи. Сверху плахи плоско стесывали, а снизу, в круглой части ствола, вырубали выемки, которыми плаха ложилась на лаги: чтобы не ерзала. Мостовая получалась устойчивая и гладкая, как пол. Ее постоянно поддерживали в порядке: если надо, заменяли искрошившуюся плаху новой, а когда приходила в ветхость вся, перестилали полностью. Экспедиция Арциховского расчистила и сняла на Холопьей улице двадцать пять настилов мостовой, лежавших один на другом, причем верхний оказался сооруженным в шестнадцатом веке, а нижний, самый ранний — в десятом! Получается: улица целиком перекрывалась заново примерно каждые двадцать лет.
Сборник «Смерть считать недействительной» объединяет лучшие военные рассказы и очерки Рудольфа Бершадского, включая и самые свежие — написанные в последние месяцы. Заглавие книге дал рассказ, посвященный удивительной военной судьбе Иллариона Васильева, Героя Советского Союза, который был посмертно награжден в числе 28 легендарных панфиловцев, погибших в 1941 г., обороняя подступы к Москве, но оказался живым и здравствующим поныне.
Небольшая книга об освобождении Донецкой области от немецко-фашистских захватчиков. О наступательной операции войск Юго-Западного и Южного фронтов, о прорыве Миус-фронта.
В Новгородских писцовых книгах 1498 г. впервые упоминается деревня Струги, которая дала название административному центру Струго-Красненского района Псковской области — посёлку городского типа Струги Красные. В то время существовала и деревня Холохино. В середине XIX в. основана железнодорожная станция Белая. В книге рассказывается об истории этих населённых пунктов от эпохи средневековья до нашего времени. Данное издание будет познавательно всем интересующимся историей родного края.
У каждого из нас есть пожилые родственники или знакомые, которые могут многое рассказать о прожитой жизни. И, наверное, некоторые из них иногда это делают. Но, к сожалению, лишь очень редко люди оставляют в письменной форме свои воспоминания о виденном и пережитом, безвозвратно уходящем в прошлое. Большинство носителей исторической информации в силу разнообразных обстоятельств даже и не пытается этого делать. Мы же зачастую просто забываем и не успеваем их об этом попросить.
Клиффорд Фауст, профессор университета Северной Каролины, всесторонне освещает историю установления торговых и дипломатических отношений двух великих империй после подписания Кяхтинского договора. Автор рассказывает, как действовали государственные монополии, какие товары считались стратегическими и как разрешение частной торговли повлияло на развитие Восточной Сибири и экономику государства в целом. Профессор Фауст отмечает, что русские торговцы обладали не только дальновидностью и деловой смёткой, но и знали особый подход, учитывающий национальные черты характера восточного человека, что, в необычайно сложных условиях ведения дел, позволяло неизменно получать прибыль и поддерживать дипломатические отношения как с коренным населением приграничья, так и с официальными властями Поднебесной.
Эта книга — первое в мировой науке монографическое исследование истории Астраханского ханства (1502–1556) — одного из государств, образовавшихся вследствие распада Золотой Орды. В результате всестороннего анализа русских, восточных (арабских, тюркских, персидских) и западных источников обоснована дата образования ханства, предложена хронология правления астраханских ханов. Особое внимание уделено истории взаимоотношений Астраханского ханства с Московским государством и Османской империей, рассказано о культуре ханства, экономике и социальном строе.
Яркой вспышкой кометы оказывается 1918 год для дальнейшей истории человечества. Одиннадцатое ноября 1918 года — не только последний день мировой войны, швырнувшей в пропасть весь старый порядок. Этот день — воплощение зародившихся надежд на лучшую жизнь. Вспыхнули новые возможности и новые мечты, и, подобно хвосту кометы, тянется за ними вереница картин и лиц. В книге известного немецкого историка Даниэля Шёнпфлуга (род. 1969) этот уникальный исторический момент воплощается в череде реальных судеб: Вирджиния Вулф, Гарри С.