Две повести о любви - [10]
— В Баварию? — спросил старый Секвенс. — Почему ты отправляешь их так далеко? Когда Карл выйдет на свободу, он не найдет их.
— Ну что ты, — сказала Розмари, — у нас же будет их адрес.
В деревне Клардорф-Цильхайм, округ Бургленгенфельд, крестьяне выделили им каморку. Голые, потрескавшиеся стены, дощатый пол, одна кровать. Ни стула, ни шкафа, ни плиты для приготовления пищи. Даже бургомистр увидел в этом что-то неладное: что это такое? Почему здесь ничего нет? Крестьянка то ли насмешливо, то ли с чувством правоты ответила грудным голосом: для француженки и так сгодится. Но бургомистр почувствовал себя задетым за живое как ответственное за исполнение должностное лицо, и крестьянам пришлось принести по его приказанию два стула, шкаф и круглый стол. Нашлась даже тумбочка, на которую Эрминия поставила фотографию Карла тридцать первого года. А теперь, сказал бургомистр, вам дадут поесть. С чего это, у нас у самих ничего нет. Но в конце концов они приготовили им с недовольным выражением лица яичницу из четырех яиц и, скрестив руки и прислонившись к кухонному буфету, пристально наблюдали за исчезновением каждого проглоченного куска. Тогда я опять почувствовала эту пропасть, говорит Роза-Мария, между нами и ими. Да и в школе было не лучше. Там ее обзывали дурехой-француженкой.
Эрминия, однако, не сдавалась. Главное — работа! Где-то она раздобыла швейную машинку и принялась укорачивать брюки, ставить заплаты на рубашки, лицевать куртки. Иногда она работала в поле. Женщины платили ей лапшой, половинкой каравая, иногда куском копченого окорока. Война приближалась к концу, это выражалось в том, что из восточных земель Германии прибывало все больше обозов с беженцами, женщин с детьми и стариков, за своей бедой они не хотели видеть беду других. Эрминия сидела за швейной машинкой и для них тоже.
В конце января или начале февраля сорок пятого почтальонша принесла ей третье письмо Карла, с почтовым штемпелем: «KZ Auschwitz III»[12]. Несколько строк, которые успокоили и окрылили ее: к тому времени, когда послание оказалось у нее в руках, концлагерь Аушвиц уже освободила Красная Армия. Правда, Эрминия не знала этого до тех пор, пока французский военнопленный из трактира напротив не услышал про это тайком по радио или, может, разузнал где-то еще и рассказал ей. В принципе, кроме Глории, он был единственным человеком, с которым Эрминия могла поговорить в Цильхайме. Я предполагаю, она говорила с ним о Карле, не выдавая при этом своего страха, но он все равно его чувствовал. Все будет хорошо, говорил он. Вот увидите.
Однажды, может, даже 16 февраля, фотография Карла упала с тумбочки, хотя к ней никто не прикасался. Эрминия испугалась. С твоим отцом что-то случилось, сказала она Глории, подбирая осколки. В другой раз, в марте или начале апреля, она возвращала заштопанный передник или пальто с новой шерстяной подкладкой в трактир «Вайс». Где тот французский господин, спросила она. А где ему еще быть, ответила хозяйка, в хлеву, конечно, там его место. Эрминия приоткрыла тяжелую дверь хлева и, сделав пару шагов, увидела его сидящим на скамеечке для дойки. Bonjour, monsieur, сказала она приветливо. Comment allez-vous?[13] Он резко вскочил, чуть не перевернув бидон, и закричал: «Что вы здесь делаете? И что это вам взбрело в голову? Убирайтесь отсюда!» Ошеломленная, Эрминия пролепетала слова извинений и собралась уже было уходить, но вдруг остановилась, застыв от ужаса: в углу, сквозь резаную солому, на нее глядел лысый череп с провалами вместо щек. Простите, тихо сказал француз, я хотел оградить вас от этого зрелища. У него тиф, он бежал с четырьмя товарищами из концлагеря. Они добрались до Цильхайма, и я спрятал их на две ночи в коровнике. Помогите мне, сказал он, принесите им что-нибудь поесть. Эрминия побежала через дорогу к своему жилищу, приготовила суп из овсянки и, налив его в молочный кувшин, отнесла французу Этот случай долго не давал ей покоя, все внутри нее противилось связывать изможденные лица беглецов с образом Карла. До сих пор она считала, что условия содержания в немецких концлагерях были не хуже, чем в Гюре. В этом ее убеждали и письма Карла.
Чем скорее приближался конец войны, тем чаще рассказывала она дочери о своем детстве, о родственниках в Валенсии, о школьных учителях. О прогулках, на которые она ходила каждое воскресенье со своими братьями, сестрами и друзьями, и об одном ее поклоннике, враче, тот сел однажды во время очередного свидания на свежевыкрашенную скамейку в парке, вскочил, заметив свою оплошность, и, пылая гневом, оскорбленно отвернулся, потому что Эрминия громко засмеялась. О чем бы она рассказала с особым удовольствием, так это о своей любви с первого взгляда и о человеке, которому эта любовь предназначалась, но об этом она почти ничего не говорила; Эрминии хотелось, чтобы Глория росла нормальным ребенком, по возможности без комплексов, пусть и без отца, как, впрочем, многие дети военного времени. Поэтому, говорит ее дочь, она так много всего и недосказала.
А потом пришла весна сорок пятого. В Швандорфе, ближайшем городишке, еще гибло гражданское население, потому что какой-нибудь эсэсовец или офицер вермахта не хотел сдаваться наступающим американцам без боя. Едва война закончилась, как Эрминия отправилась на поиски. Она надеялась узнать что-нибудь о местонахождении Карла в отделениях Красного Креста в Нюрнберге и Мюнхене или в Информбюро союзных войск Но никто не хотел или не мог ей помочь. Она вернулась назад в Цильхайм, где продолжала ждать, надеяться, тревожиться… Она написала Розмари: может, Карл… но не знала, получит ли вообще золовка это ее письмо. Но вот однажды поздней осенью к ней зашла учительница из соседней деревни фройляйн Бергер. Она была австрийкой из Клостернойбурга. В самом конце войны она добралась до Вены, где повидалась и с золовкой Эрминии. Розмари просила передать вам это письмо, сказала она. Там она прочла следующее: «Последнее письмо от нашего любимого Карла, которое я получила, было написано им 8.1.1945. Товарищи, находившиеся вместе с ним в лагере, сообщили мне, что всех их в середине января переправили из Аушвица в Тюрингию (в лагерь Дора), Зангерхаузен, почтовое отделение Нойхаузен. Несчастных заключенных перевозили на морозе в открытых вагонах. Они ехали 11 дней, без еды и без питья. Они ели снег. Многие обморозились, и наш бедный Карл тоже. Все они очень ослабли и заболели, как и наш Карл. В лагере в Зангерхаузене был тиф. Карл подхватил его, по-видимому, в феврале. Надеюсь, он перенес его и выжил. Молю Бога и милую маму, чтобы они не дали ему умереть и чтобы он вернулся к нам домой».
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.
Действие романа «Жара» происходит в Берлине, огромном, деловом и жестком городе. В нем бок о бок живут немцы, турки, поляки, испанцы, но между ними стена непонимания и отчуждения. Главный герой — немец с голландской фамилией, «иностранец поневоле», мягкий, немного странный человек — устраивается водителем в компанию, где работают только иммигранты. Он целыми днями колесит по шумным и суетливым улицам, наблюдая за жизнью города, его обитателей, и вдруг узнает свой город с неожиданной стороны. И эта жизнь далека от того Берлина, что он знал раньше…Ральф Ротман — мастер выразительного, образного языка.
Ироничный, полный юмора и житейской горечи рассказ от лица ребенка о его детстве в пятидесятых годах и о тщетных поисках матерью потерянного ею в конце войны первенца — старшего из двух братьев, не по своей воле ставшего «блудным сыном». На примере истории немецкой семьи Трайхель создал повествование большой эпической силы и не ослабевающего от начала до конца драматизма. Повесть переведена на другие языки и опубликована более чем в двадцати странах.
Петер Хандке предлагает свою ни с чем не сравнимую версию истории величайшего покорителя женских сердец. Перед нами не демонический обольститель, не дуэлянт, не обманщик, а вечный странник. На своем пути Дон Жуан встречает разных женщин, но неизменно одно — именно они хотят его обольстить.Проза Хандке невероятно глубока, изящна, поэтична, пронизана тонким юмором и иронией.
Автор социально-психологических романов, писатель-антифашист, впервые обратился к любовной теме. В «Минуте молчания» рассказывается о любви, разлуке, боли, утрате и скорби. История любовных отношений 18-летнего гимназиста и его учительницы английского языка, очарования и трагедии этой любви, рассказана нежно, чисто, без ложного пафоса и сентиментальности.