Две недели на Синае. Жиль Блас в Калифорнии - [9]

Он ничем не отличался от предыдущих залов, в нем тоже не было никакой мебели, за исключением огром­ного дивана, опоясывающего все помещение. В самом темном углу зала на диван была брошена львиная шкура, и на этой шкуре на корточках сидел Ибрагим, скрестив ноги и держа в левой руке четки, а правой перебирая пальцы на ноге.

Господин Тейлор поклонился и сел справа от принца, г-н де Мимо — слева от него, а остальные участники кортежа расположились как им было угодно. В начале приема никто не произнес ни слова. Как только гости расселись, Ибрагим подал знак принести зажженные трубки, и все закурили. В течение нескольких минут, пока длилась эта процедура, у нас была возможность не торопясь разглядеть принца Ибрагима. На голове у него был греческий колпак, он носил военный мундир нового образца и выглядел лет на сорок. Что до остального, то он был невысок, коренаст, крепок, краснолиц, имел живые, блестящие глаза, а усы и борода у него были такого же цвета, как львиная шкура, на которой он сидел.

Когда трубки были выкурены, принесли кофе. Трубка и кофе, поданные вместе, означают высочайшие поче­сти. На обычных приемах чаще всего подают либо одно, либо другое. Выпив кофе, Ибрагим медленно поднялся, направился к двери и в сопровождении шедших следом за ним г-на Тейлора и других гостей вошел в зал с подар­ками. Он рассматривал их один за другим, выказывая явное удовольствие; доспехи карабинеров, украшенные золотым солнцем, по-видимому особенно ему понрави­лись. Однако, когда осмотр подарков закончился, принц явно продолжал искать глазами что-то еще и, не обнару­жив то, что он искал, сказал несколько слов своему пере­водчику, который обратился к г-ну Тейлору.

— Его высочество, — произнес он, — спрашивает, не пришла ли вам в голову мысль привезти ему шампан­ское?

— Да, — промолвил принц, сопровождая последнее французское слово выразительным кивком, — да, шам­панское, шампанское!

Господин Тейлор ответил, что мы предугадали желание его высочества и что несколько ящиков с бутылками шампанского уже, должно быть, доставлены во дворец.

С этой минуты Ибрагим стал с нами еще любезнее; он вернулся в приемный зал, долго говорил о Франции, которую, по его словам, он, будучи внуком француженки, считал своей второй родиной. Затем в зал вошли рабы с горящими курильницами, поднесли их к нам и в каче­стве заключительного знака уважения надушили благо­вониями наши бороды и лица. Когда эта церемония была завершена, г-н Тейлор поднялся и простился с принцем, поочередно поднося правую руку ко лбу, ко рту и к груди, что на образном и поэтичном языке Востока означает: «Мои мысли, мои слова и мое сердце принадлежат тебе!»

Затем посольство вернулась в консульство, следуя в том же порядке, в каком оно из него вышло.

Вечером г-н де Мимо предложил нам отправиться в театр. В Александрии имелся любительский театр; там играли два водевиля Скриба.

III. ДАМАНХУР

Между тем, не желая, чтобы мы теряли в Александрии, где ему нужно было ждать возвращения паши, драгоцен­ное время, г-н Тейлор послал Мейера и меня вперед зарисовывать мечети того города из «Тысячи и одной ночи», который арабы называют эль-Маср, а французы — Каир. Утром 2 мая мы верхом на ослах выехали из Алек­сандрии, сопровождаемые двумя погонщиками и нашим слугой Мухаммедом, который шел пешком.

Мухаммед был юный нубиец, выносливый, растороп­ный и сообразительный, немного изъяснявшийся по- французски и носивший свой национальный костюм; этот костюм, чрезвычайно простой и вместе с тем необы­чайно живописный, состоял из белых штанов и длинной синей рубахи, широкие приподнятые рукава которой были подтянуты при помощи шелковых шнуров, скрещивавшихся посредине спины. Голова у него была покрыта тарбушем и обмотана белым тюрбаном, на плечи накинут черный плащ абайя, а пояс перетянут куша­ком, на котором висел кинжал с рукояткой из слоновой кости; его выразительное лицо с тонкими чертами обрам­ляли длинные вьющиеся волосы; усы свисали по обе сто­роны безупречно очерченного рта, а борода, редкая на щеках, сгущалась к подбородку и заканчивалась кли­нышком.

Помимо двух погонщиков и нубийца, в наш конвой входили в качестве подкрепления также два к а в а с а — своего рода стражники из городского ополчения, кото­рых губернатор Александрии приставил к нам, чтобы облегчить начало нашего путешествия; они носили осо­бое форменное платье, какое некогда было у мамлюков, и им было поручено добиваться для нас помощи и покро­вительства со стороны турецких властей. Нам и в самом деле очень скоро понадобились их услуги.

В течение нескольких часов мы двигались по дороге, ведущей из Александрии в Даманхур, как вдруг на пути у нас оказался канал Махмудия, представлявший собой, вполне возможно, не что иное, как древнюю Фоссу, по которой воды Нила шли из Схедии в Александрию; пере­ход через него охранялся турецкими солдатами, которым мы предъявили наши текерифы, то есть паспорта. Начальник склонил голову перед украшавшими их иеро­глифами и объявил нам, что мы вправе продолжать свой путь, но только пешком и без свиты. Мы попросили объ­яснить причину столь странного решения и снова пока­зали свои паспорта; на это второе их представление начальник, вновь согнувшись в поклоне, ответил, что наши документы в полном порядке: в центре, как и пола­гается, изображены план и фасад храма Соломона, по углам — печать Салах ад-Дина, печать Сулеймана, сабля и рука справедливости Магомета, но ничего не говорится о нашем слуге, ослах и погонщиках. Тогда мы призвали на помощь кавасов, но у них не оказалось никакого мне­ния относительно этого спорного вопроса. Однако они дали нам совет — предложить дюжину пиастров началь­нику караула. Поскольку египетский пиастр стоит не более семи-восьми французских су, мы не усмотрели никаких затруднений в том, чтобы последовать этому совету; к тому же мы не замедлили убедиться, что он был наилучшим из возможных.