Две недели на Синае. Жиль Блас в Калифорнии - [10]

Ворота к каналу открылись, и мы сами, наши ослы и слуги торжественно прошествовали через них; что же касается кавасов, то они дальше с нами не пошли, ибо их обязанности ограничивались тем, чтобы открыть перед нами ворота канала: как они с этим справились, мы видели. Тем не менее мы дали им б а к ш и ш — то, что во Франции называется чаевыми, у немцев — Trinkgeld, а в Испании — propina и служит золотым ключом к воротам всех стран.

Мы следовали вдоль берега канала и после двух часов пути по однообразной равнинной местности останови­лись у ворот дома, который принадлежал греку по имени Туитза, принявшему нас в своем небольшом квадратном дворике и позволившему нам перекусить там в тени, но при условии, что провизией на обед мы обеспечим себя сами и он примет участие в нашей трапезе. Гостеприим­ство грека напомнило мне Сицилию, где путешествен­ники кормят трактирщиков.

Покончив с едой, мы распрощались с хозяином и снова тронулись в путь. Дорога из Александрии в Даман- хур примечательна лишь отсутствием всякой раститель­ности; мы продвигались по морю песка, в котором наши ослы и наши провожатые увязали по колено. Время от времени очередной обжигающий порыв ветра, насыщен­ный пылью, ослеплял нам глаза, и по тому, как на мгно­вение у нас сдавливало грудь, можно было догадаться, что мы только что вдохнули раскаленный воздух пустыни. Изредка мы замечали, как то слева, то справа, на неболь­ших возвышенностях, при разливе реки обращающихся в острова, мелькают круглые деревни из кирпичных или глинобитных домов конической формы, в стенах кото­рых пробиты небольшие квадратные отверстия, предна­значенные для того, чтобы пропускать внутрь ровно столько дневного света, сколько необходимо, а жаркого воздуха — как можно меньше.

Наконец, по краям дороги нам стали попадаться то реже, то чаще, хотя и довольно близко одна от другой, одинокие могилы отшельников, или дервишей, покры­тые тенью пальм, этих благочестивых спутниц гробниц; под пальмами стремительно кружили с пронзительными криками стаи ястребов.

Было около трех часов, когда вдали показался Даман- хур — первый по-настоящему арабский город, который мы намеревались посетить, ибо Александрия, с ее внена­циональным населением являет собой лишь смешение различных народов, от взаимного соприкосновения кото­рых их характер и самобытность мало-помалу стира­ются.

Даманхур предстал перед нами в мираже, словно остров, окруженный водой и подернутый пеленой; по мере того как мы приближались к городу, привидевшееся нам озеро постепенно исчезало и предметы обретали свои подлинные очертания; наши тени стали длиннее в последних лучах заходящего солнца, а пальмы грациозно покачивали на свежем вечернем ветру своими зелеными султанами, когда мы спешились перед воротами города, изящные минареты которого высились над стенами мече­тей, раскрашенных попеременно красными и белыми полосами.

Перед тем как пройти через ворота, мы на минуту остановились, чтобы рассмотреть этот непривычный для нас пейзаж.

Прозрачное чистое небо тех тончайших тонов, какие неспособна передать ни одна кисть; пруды, которые в самом деле подходят с одной стороны к городу и отра­жают в своих стоячих водах его крепостные стены; длин­ные вереницы верблюдов, подгоняемые крестьянами- арабами и медленно вступающие в город, — все это вносило в дивную картину, представшую нашим глазам, приметы жизни, покоя и благополучия, особенно замет­ные после того преддверия пустыни, которое мы только что пересекли.

В Даманхуре имеется всего лишь один постоялый двор, хотя численность населения города составляет восемь тысяч душ. Проведя нас по улицам, отличавшимся каким-то диковатым своеобразием, Мухаммед привел нас к этому благословенному караван-сараю, который мы заранее, в соответствии с описаниями из «Тысячи и одной ночи», представляли себе как нечто совершенно сказочное. К несчастью, нам так и не удалось сравнить поэтический вымысел и действительность; караван-сарай был так переполнен постояльцами, что в нем не смогла бы найти пристанище даже мышь, и, несмотря на все наши доводы и посулы, мы были вынуждены уйти ни с чем. Хотя нам уже довелось испытать немало разочаро­ваний в этом путешествии, в голову мне пришло воспо­минание об арабском гостеприимстве, так часто восхва­ляемом путешественниками и воспеваемом поэтами, и я попросил Мухаммеда попытать счастья у хозяев самых благоустроенных домов, какие встретились нам по дороге, но все наши просьбы оказались тщетными; весьма пристыженные полученным отказом, мы были вынуждены вернуться к нашим спутникам, которые, будучи предусмотрительнее нас и не желая напрасно рас­ходовать силы, ждали нас у городских ворот. Выбора у нас не оставалось; я огляделся вокруг, чтобы подыскать удобное место для лагерной стоянки, и, увидев рощу финиковых пальм, велел расстелить ковры под их кро­нами, а затем первым подал пример покорности веле­ниям Провидения, затянув потуже брючный ремень и улегшись спиной к негостеприимному городу, отрину­вшему нас от своего лона.

Однако судьба распорядилась так, что прямо в поле моего зрения, в противоположной от города стороне, оказался прелестный арабский дом, белые стены кото­рого отчетливо выделялись на нежно-зеленом фоне зарослей мимозы. Я не смог удержаться от желания пред­принять последнюю попытку и отрядил Мухаммеда для переговоров с хозяином этого оазиса. К несчастью, он был в городе, а в его отстутствие слуги не осмелились принять в доме посторонних.