Двадцатый век. Изгнанники: Пятикнижие Исааково. Вдали от Толедо. Прощай, Шанхай! - [227]

В первый момент Лео Левин никак не отреагировал, он даже не сразу понял смысл сказанного.

— Что… что все это значит? — пробормотал он.

— Вы не знаете, что значит гетто?

— Увы, слишком хорошо знаю. Но не могу понять — гетто здесь, в Хонкю?! Нет, невозможно: вы имеете представление, что это за квартал?

— Все возможно. Я не имею представления о Хонкю, зато знаю людей, принявших это решение. Они не поколеблются его выполнить. Не могу вам сказать точно, когда и как. Но когда они возьмутся за дело, никаких сомнений у вас не останется.

Раввин безмолвно смотрел на Хильду, а она ровным, лишенным эмоций тоном продолжала, будто зачитывала коммюнике своего босса фон Дамбаха на брифинге для журналистов:

— Здесь предполагается введение строгого режима: передвижение ваших людей вне гетто будет сильно ограничено… Власти определят границы этого гетто и будут строго контролировать их соблюдение. Это касается всей вашей общины и, без сомнения, принесет вам новые страдания… или испытания, называйте, как хотите.

Лео Левин сглотнул.

— Это невозможно… это чудовищно! Гетто! Боже мой, гетто — в середине двадцатого века…

— В Европе середины двадцатого века происходят вещи пострашнее гетто.

— Но ведь Шанхай — открытый город, его международный статус гарантирует…

— Ребе, идет мировая война, и никто никому ничего уже не гарантирует! — холодно прервала его Хильда. Она хотела было еще что-то добавить о нарушениях международных гарантий и статусов, но передумала и лишь молча махнула рукой.

Раввин убежденно сказал:

— Британские власти этого не допустят! Этого они не потерпят!

— Вы так уверены? Вот и напрасно. Начнем с того, что никаких британских властей здесь скоро не будет. Вы что, забыли, что Англия и Япония находятся в состоянии войны?

Хильда снова остановила долгий взгляд на Будде, словно ожидая, чтобы он тоже высказал свою точку зрения на события. Но тот безмолвствовал, обдумывая сложившийся казус с прежней загадочной улыбкой на устах. В конце концов Хильда пояснила:

— Вот это и было целью моего визита. Увы, помочь ничем не могу, но я считала, что надо вас предупредить. Чтобы то, что последует, не обрушилось на вас как гром среди ясного неба… Поверьте, мне очень жаль.

И тут его осенило: просто она не так все поняла! Что-то услышала, а остальное вообразила. Дикая, ни на чем не основанная надежда? Может быть… ну, а вдруг?!

— Скажите, а это не выдумка… ну, насчет гетто и прочего… этих типов из Юдая Кенку? Может, они просто решили нас попугать…

— Увы, нет. Мне правда очень жаль, но нет, не выдумка.

Левин искоса, с недоверием взглянул на Хильду. Теперь его стали одолевать другие сомнения. Он недоверчиво поинтересовался:

— Как так получилось, что вы решили поставить меня в известность? Нет, правда: по какой причине? Ну же, начистоту? Ведь вы — секретарь барона фон Дамбаха, не так ли?

Хильда только пожала плечами.

— Каждый ищет свой путь… ну, скажем… к Храму. Хотя, на мой вкус, это звучит слишком напыщенно. Хотите начистоту? Пожалуйста: я не верю в клише: храмы, небесные истины… их единственное предназначение — заслонять вполне земные мерзости. Впрочем, это не имеет значения… Я решила поставить вас в известность, чтобы вы знали. Такой ответ вас устраивает? И пожалуйста, передайте от меня самый сердечный привет господину Вайсбергу, он по-настоящему большой музыкант! Оказывается, он даже здесь организует симфонические концерты. Ну не странно ли? Это в вашем-то положении!

— Что же тут странного? Концерт — это тоже проявление решимости уцелеть. Вполне еврейская традиция.

— Наверно, вы правы. Жалко, что я не могу на них ходить. С удовольствием послушала бы хорошую музыку, о которой в этом городе давно забыли! Так вы передадите маэстро Вайсбергу привет? Скажите ему, что Потсдам и цветущие яблоневые сады вдоль берегов Хафеля ему не приснились — они там, и он их еще увидит. Пусть не теряет надежды… А теперь мне пора, пожалуйста, не провожайте. И прошу вас, никому ни слова о том, откуда у вас информация. Сами понимаете… я сделала то, чего делать, мягко говоря, не рекомендуется.

Не протягивая руки, Хильда направилась к выходу. В дверях она обернулась: стоявший посередине пагоды раввин казался особенно тщедушным по сравнению с огромным Буддой у него за спиной. Она запомнит и прилипшую к его одежде паутину, и разводы сажи на лице…

Снаружи она на миг остановилась, в задумчивости глядя на двух обугленных драконов под изогнутыми углами крыши, потом потрепала по каменным завитушкам гривы льва, ступившего одной лапой на каменный шар. Шагнула за ворота — и затерялась в неумолчном гомоне Хонкю.

44

Капитан Масааки Санеёси, глава шанхайского управления Кэмпэйтай, не понимает немцев. Не понимает, и все тут! Капитану приходится это честно признать перед самим собой, хотя начальство считает его человеком, хорошо знающим Германию, ее язык и ее людей. Как ни крути, с какой стороны ни подходи, вывод один: обитатели этих далеких земель — существа странные, а логика их непостижима! Санеёси-сан получил юридическое образование в Лейпциге, еще у него диплом высших полицейских курсов в Берлине, причем сам Генрих Гиммлер, возглавляющий СС и гестапо, наградил его почетным знаком. Капитан — убежденный сторонник более тесного военно-политического сотрудничества с гитлеровской Германией в общей борьбе против англо-американских и большевистских демонов. Все это так, тем не менее… дружба дружбой, но ведь на все должно быть логическое обоснование и любые действия должны приносить реальную пользу делу. Капитан Санеёси был убежденным прагматиком.