Двадцать минут на Манхэттене - [84]

Оборотная сторона этой стратегии учтивости проявляется в переполненных лифтах и вагонах метро, когда тем, кто стоит у самых дверей, приходится выходить, чтобы пропустить остальных. Это действие заслуживает благодарности со стороны тех, кого таким образом пропускают; кроме того, стоящий ближе обязан нажать на кнопку открывания дверей и сделать упреждающий жест, чтобы она не закрылась раньше времени. Эта зачастую весьма искусная хореография сделалась второй натурой для миллионов людей. И это – маркер городской цивилизации, молчаливый знак принятия ею новых технологий, городское «Супер-Я» в его лучшем проявлении.

Меня по-прежнему смущает хаотичность соглашений, регулирующих использование сотовых телефонов. Хотя я не располагаю данными о том, сколько людей отказываются пользоваться ими в лифтах, я определенно могу созерцать большое количество людей, которые ими пользуются. Многие заходят в лифт прямо посреди разговора. Другие принимают звонки в лифте. Третьи звонят сами. И никто из этих трепачей не удосуживается говорить потише, следить за выражениями или ограничивать разговор только самыми неотложными вопросами. Напротив: многие разговоры оказываются вызваны необходимостью сообщить собеседнику: «Я в лифте». Подобное уведомление о своих транспортных обстоятельствах столь же часто можно наблюдать в самолетах. Меня просто поражает огромное количество людей, которые, как только гаснут таблички «пристегните ремни» и самолет подтягивает к «кишке», немедленно вытаскивают свои телефоны, чтобы сообщить о том, что их подтянули к «кишке». Страшно представить, что будет, когда разрешат пользоваться телефонами в полете.

Хотя как человек, вынужденный часто летать и постоянно этого боящийся, я отчасти разделяю чувства тех, кому не терпится поделиться радостью благополучного приземления, меня просто поражает: похоже, что необходимость немедленно с кем-то связаться растет прямо пропорционально доступности новых устройств, позволяющих это сделать, точно так же, как ввод нового скоростного шоссе ведет к увеличению объема дорожного движения. Вспомните таксистов, свободно болтающих во время поездок по городу, или прямо-таки огромное количество людей, идущих по улице с телефоном у уха: средство передачи сообщения определенно стало самим сообщением, хоть смысл самого сообщения и остается по-прежнему темным. Я все так же впадаю в ступор при виде людей с диспетчерской гарнитурой и маленьким микрофончиком на шнурке, которые, кажется, разговаривают сами с собой (явление, не то чтобы неизвестное на улицах Нью-Йорка). И не заикайтесь даже об эсэмэсках!

Как бы там ни было, общение очевидно превосходит декларируемую им цель. Очевидно также, что сотовый этикет, хоть он и связан с этикетом обычного публичного разговора, где говорящий и его слушатели физически присутствуют в одном месте, все-таки не во всем подобен ему. Если добровольный «слив» своей частной жизни остается самой вопиющей чертой использования мобильников в лифтах и подобных им замкнутых пространствах, то проблема разговоров по сотовому в публичных местах в первую очередь связана с растяжимостью определения размеров личного пространства. В разговоре на людях главный вопрос – одно из двух взаимосвязанных нарушений: или мой разговор слишком громок и мешает общению других людей, или же он нарушает их право наслаждаться тишиной. Последнее более очевидно в театре, чем на улице, но принцип тот же самый.

Идея эластичного пузыря личного суверенитета – ключевая для городской цивилизации. Существует городское право приватности, расширяющееся и на сферу публичного. Злоупотребления им могут проявляться по-разному: мужики, агрессивно раскинувшие ноги в метро, чтобы никто не садился на соседние сиденья; пассажиры в поезде, заставляющие противоположные сиденья своим багажом; потные таксисты; запирающие выезд машины; включенные на полную громкость бумбоксы; курильщики на крыльце, препятствующие входу и выходу. У каждого из нас есть своя любимая «больная мозоль» и свое понимание правил – как и у тех, кто их нарушает, есть понимание, что большинству людей не захочется с ними связываться.

Отработка этих занудных протоколов часто занимает все время, проведенное в лифте, где теснота интенсифицирует социальное поле и заостряет предъявляемые требования к манерам и поведению, которые в более обширных пространствах обычно сглаживаются. С другой стороны, вынужденная близость может также породить в качестве компенсации повышенную вежливость и предупредительность. Я помню случаи, когда я решался вылезти из моей предустановленной скорлупы и поговорить с людьми, с которыми сталкивался (как правило – случайно) в лифте. Одной из моих излюбленных фраз для начала беседы в моем новом «цеху» на Варик-стрит выступало предупреждение, что кнопка «закрыть дверь» срабатывает незамедлительно. (Обычно эта кнопка – не более чем пустышка для успокоения нетерпеливых пассажиров, и дверь закрывается в предназначенное для этого время. Если это происходит вскоре после того, как кнопка была нажата, ну, значит, post hoc ergo propter hoc.