Двадцать минут на Манхэттене - [58]

Корбово отвращение к улице переполняет его идеологию и спровоцировало крупнейшую дискуссию в урбанизме на долгие годы. «Небесная улица» должна была прийти на замену обыкновенной улице, обеспечивая необходимые услуги внутри отдельного здания. В «единицах» целый этаж, примерно по середине высоты здания, отводился магазинам и офисам, идея заключалась в том, что жильцы могли спускаться или подниматься из своих квартир, чтобы совершать ежедневные покупки в тиши этих специально отведенных мест, не испытывая необходимости покидать здание. Как и практически все «небесные улицы», эта идея потерпела крах как с социальной точки зрения, так и экономической. Главным образом потому, что исходила из глубоко ошибочной предпосылки общности интересов обитателей каждой «единицы», способной сплотить их в единое сообщество. Это был во многом продукт утопической социалистической идеологии, определяющей для Корба (и многих других) и позаимствованной, в частности, из трудов Шарля Фурье.

Фурье входил в то великое движение XIX века, представители которого намеревались перевести идеи социальных реформ в практическое русло, «вернуть на землю». Обобщая, можно сказать, что эти идеи породило то чувство пластичности общества, что взросло вместе с Просвещением. Личный вклад Фурье, внесенный им вместе с архитектором Виктором Консидераном, – это так называемый фаланстер, коллективистское сообщество, проживающее в отдельном доме. По иронии, в качестве образчика для этой идеальной архитектуры был взят Версаль, родной дом политической системы, выступающей полной антитезой фаланстеризму. Но Версаль при этом (прежде всего – сам по себе настоящая мегаструктура) выступал домом для «полного» сообщества, и приспособление его «дворцовой» и «элитистской» формы «для нужд народа» вызвало сильный резонанс. Политики-революционеры испокон веков разрывались между стремлением жить в строгости, не щадя живота своего, и мечтою о том, чтобы в роскоши жили не одни хапуги-богатеи, но и умирающие с голоду бедняки. Идея построить совершенное общество с четко очерченными границами – это заманчивая идея, резонировавшая в западной культуре в течение всего XIX столетия. Демократическая страна-нация, город-компания, буржуазная идеализация домашнего очага, священного и совершенного, – все шло на пользу восхитительному проекту просчитанной и контролируемой гармонии (не случайно одна из самых знаменитых созданных коммун носит название «Новая Гармония» – Нью-Хэрмони в Индиане – и до сих пор физически существует[80]). Ле Корбюзье был глубоко впечатлен самой идеей, что обществом можно манипулировать, и внес в свою архитектуру величайшую историческую ошибку – убеждение, что переделка пространства может и должна вести к переменам в политике культуре и в самой душе. «Единицы» были заражены негибкостью такого представления, хотя и стали, помимо всего прочего, великолепно продуманным образчиком современного архитектурного типа – квартирного дома.

Корб был совершенно прав, полагая, что большой квартирный дом должен иметь множество назначений. Детские ясли, овеваемый ветерком парк на крыше или же стоматологический кабинет и бюро архитектора, внедренные в жилую ткань, – это логичная и жизненная добавка, противоядие против вездесущего однонаправленного зонирования. Но желание Ле Корбюзье полностью отвязать «небесные улицы» от городской системы улиц, наиболее полно реализующих общественный потенциал городской среды, было ограниченным, если не сказать «совершенно разрушительным». Хороший город – это всегда подвижный баланс между текучестью образующихся ассоциаций и стабильностью избранных постоянных союзов. Подобно обитателям «Аннабель Ли», жильцы «единиц» Ле Корбюзье не сплочены вместе какой-то предварительно образованной связью (кроме, может быть, общности архитектурного вкуса). Хотя они, как и я сам, охотно могут поболтать с соседом, столкнувшись с ним на улице или в мелочной лавке, никому из нас в голову бы не пришло совершать свои ежедневные дела в одной компании или предполагать друг в друге автоматическое совпадение вкусов или интересов.

Пожалуй, пора прояснить то, что может казаться противоречием в аргументации: моя симпатия к столь отличающимся друг от друга аспектам наследия Корба и Джейкобс. В последние несколько лет наблюдается возрождение интереса к деятельности Роберта Мозеса (сильно развившего идеи Ле Корбюзье). Прошло несколько выставок, издаются книги, печатаются статьи с эффектными выносами о нем. Во всех текстах почти неизбежно провозглашается прямо-таки манихейская борьба между Мозесом и Джейкобс, они выставляются непримиримыми антагонистами, нацеленными на полное взаимное уничтожение. Взлет мозесовской репутации отчасти стал результатом зацикленности администрации на «больших» проектах, разочарованности обычных людей тем, насколько медленно осуществляются демократические процедуры при рассмотрении городских проектов в сообществах, общим впечатлением некомпетентности участников процесса со стороны муниципальных властей. Заново оказался оценен и конструктивный вклад Мозеса: парки, пляжи, детские площадки – и множество жилых микрорайонов. «Чуть-чуть побольше Мозеса, чуть-чуть поменьше Джейкобс» – таков стал общий глас.