Двадцать минут на Манхэттене - [51]

Характер Вашингтон-сквер определяется дизайном площади, ее «населением», ее границами и тем, какие ее части и как огорожены. Одна из особенностей Нью-Йорка – то, каким образом он порождает и организует множество разноплановых соседских отношений. Все города можно описать через бурный диалог между однородностью и исключениями. Уникальный баланс и определяет характер каждого города. Исключения могут возникать из-за целого ряда причин и проявлять себя разным образом. Бо́льшая часть муниципального законодательства направлена на описание «неуместных» форм и видов поведения, то есть на определение границ исключений. «Неуместность» может быть описана формально, с указанием стилистических или размерных ограничений, или функционально, как ограничения, накладываемые на абсолютно или ситуативно предосудительные виды деятельности, будь то ночной клуб с громкой музыкой в жилом квартале, порномагазин по соседству со школой или же атомная электростанция в деловом центре.

Обобщая, можно сказать, что самые стилистически поражающие исключения Нью-Йорка, такие как Вашингтон-сквер, появились исторически в результате сдвига парадигм и возможностей с течением времени, а также циклической природы экономики строительства. Пестрота города – часть его genius loci, и, поскольку множество этих обескураживающих столкновений соседских масштабов возникли совершенно случайно, усилия по их кодификации «задним числом» по большей части бесполезны. С другой стороны, принцип невмешательства государства (laissez-faire) – это рецепт современных моделей, чаще всего ведущих к единообразию наиболее прибыльных форм. Порою это приводит к фантастическим результатам. Нижний Манхэттен остается самой оригинальной «естественной» частью Нового Амстердама с его нерегулярной сеткой узеньких улочек. Но волны процветания вынесли наверх здания такого типа, который голландцы едва ли могли бы себе вообразить, то есть небоскребы. Лучшие из них в плане имеют основания нерегулярной формы (определяемые причудливыми формами блоков, в которых они возведены), ступенчатые силуэты, диктуемые законом 1916 года о зонировании, и тонкие, высокие «стволы», часто сориентированные в соответствии с регулярной сеткой Верхнего Манхэттена. Все это ради того, чтобы увеличить до максимума их площадь и поучаствовать в «танце статусов» на линии городского горизонта, как некогда в Сан-Джиминьяно. Многие из них превращены в элитное жилье, потому что узкие башни стали нынче слишком тесны для обширной инфраструктуры, считающейся необходимой в современном офисе.

В Виллидж расслоение еще более интенсивно, оно включает в себя большие территории с очень старой городской тканью, измененной кое-где, среди прочего, ночлежными и жилыми домами, вклинившимися сюда до эпохи зонирования и до эпохи сохранения исторического наследия, фрагментами складов у кромки воды, кусками, вырезанными в ходе городских реноваций, коридорами, пробитыми при прокладке авеню и линий метро, присутствием специализированных учреждений, а также эффектом неуклонного смещения центра города на север, включая серьезную интенсификацию коммерции в конце XIX – начале XX века. Его разнообразие также явилось побочным продуктом впечатляющего сдвига населения, волн богачей, иммигрантов, артистов, студентов, геев, яппи и прочих, внесших свой вклад в культуру Виллидж и повлиявших на его облик.

Поддержка как социальных, так и физических характеристик этого микса – главная цель районного активизма, и хотя битва за доступное жилье здесь в целом проиграна, у нас, в свою очередь, есть ряд возражений против проектов, слишком явно нарушающих масштаб или грозящих исчезновением реликтовых тканей. Две самые яростные недавние схватки произошли вокруг чрезвычайно высокого и нескладного общежития, возведенного Нью-Йоркским университетом (учебным заведением, которое в течение длительного времени проявляет удивительную тугоухость по отношению к озабоченности местных жителей его расширением), и вокруг сноса всеми любимой старой церкви – католические инстанции продали это место под застройку. В других частях города, таких, как Нижний Ист-сайд и бруклинский Вильямсбург, джентрификация и поддерживающее зонирование породили множество башен, проклюнувшихся из малоэтажной застройки. Восхищаясь попадающимися мне время от времени прекрасно спроектированными «стволами»-небоскребами, взмывающими вверх из обыденности, я также осознаю, что каждый из них представляет собой опасность сложившемуся сообществу и грозит возможной перекомпоновкой, которая, вероятно, создаст более общие, и в целом менее счастливые условия жизни.

Ла-Гуардия-плейс

Добравшись до Вашингтон-сквер, я должен принять еще одно решение: по какой из четырех параллельных улиц двигаться на юг. Если я не хочу выходить на саму площадь, то должен свернуть направо на ближайшую улицу – Макдугал-стрит, самый коммерциализированный и загруженный из четырех возможных вариантов. Годами Макдугал-стрит остается бесшабашной студенческой улицей. Превалирование в домах маленьких витрин, выходящих на улицу, позволяет чувствовать себя здесь как дома мелким бизнесам, включая множество кафе, пиццерий и фалафельных забегаловок, кальянных лавок, газетных киосков, кондитерских, магазинов индийских украшений, баров и ресторанов. Параллельные улицы, Салливан-стрит и Томпсон-стрит, такие же, но немного тише и не так забиты торговлей. Каждая из них имеет свою физиономию, безошибочно виллиджевскую, и каждая стремится вниз к Хаустон-стрит, где вливается в Сохо. На Салливан-стрит есть несколько шахматных залов, и я люблю порой заходить в них, чтобы убедиться, что они по-прежнему на месте. Выживание подобных экономически маргинальных, но жизненно необходимых местечек – что-то вроде канарейки в угольной шахте: сигнализация против газа джентрификации.