Двадцать минут на Манхэттене - [49]

Ударная сцена фильма – дом Смита атакуют шеренги зомби, преодолевая самодельные мины, расставленные Смитом по площади, чтобы задержать их. Мы все оказались свидетелями деятельности высокоэффективной пиротехники во время съемок, растянувшихся на недели. Народ со всего города сходился пофотографировать свисающие с деревьев трупы зомби и вереницы сожженных машин, окруживших парк. В городе, отчасти знакомом с апокалипсисом – имея в виду и СПИД, и одиннадцатое сентября, – это зрелище казалось перебором, слишком уж метафоричным для простого смертного. А созерцание площади, обращенной в руины, заставило многих задуматься о неоднозначности ее только что затеянной реновации.

Эта реконструкция снова возбудила во всем квартале жаркие споры касательно общественной природы Вашингтон-сквер. Прежде чем стать в конце 1820-х годов парком, площадь претерпела ряд преобразований и превращений. Свою общественную жизнь она начала в качестве чумного кладбища, затем стала последним приютом для бедноты, некоторое время на ней возвышалась виселица. Позже она сделалась плац-парадом (что пришлось весьма по вкусу владельцам окрестных домов, стоимость которых заметно подскочила), пока наконец ее не решено было превратить в общедоступную площадь, в подражание площадям георгианского Лондона, которым тогда многие в Нью-Йорке завидовали.

Воплотившись впервые в качестве парка, площадь была весьма формально распланирована в геометрическом стиле. В 1848-м (революционный год!) ее оградили чугунной решеткой, а в 1852-м – украсили первым фонтаном. Входная арка была торжественно открыта в 1895 году. Хотя в настоящее время она является исключительно пешеходной зоной, дорожное движение просуществовало здесь почти сто лет и было, наконец, запрещено лишь в 1965 году. Дорожное движение – особенно деликатный вопрос, учитывая его основополагающую роль в жизни и характере города. «Перетягивание каната» по вопросу допуска транспорта определяет использование общественного пространства и базовую морфологию самого города. Здесь, как и в столь многих вещах, касающихся современной истории Нью-Йорка, ключевой фигурой является Роберт Мозес. Именно он попытался освободить город от чудовищных пробок и даровать ему ничем не затрудненные потоки машин. Еще в 1935 году он представил проект превращения площади в гигантскую транспортную развязку со схемой, получившей за свое сходство с предметом домашнего обихода название «план коврика для ванной». Проект не был реализован из-за противодействия местных жителей и начала Второй мировой войны.

Но после победы Мозес вернулся. В конце сороковых он предпринял очередную атаку на Виллидж, которая, отличаясь в деталях, все так же предусматривала прокладку дорог прямо через парк. И в течение долгого времени через органы местной власти, продолжавшие тогда губить демократическое планирование, старался всеми законными способами обойти общественное мнение и настоять на своем. После войны его юридический, идеологический и экономический инструментарий получил две опоры – два акта федерального законодательства: главу I Федерального закона о жилье (Federal Housing act) 1949 года, первую ласточку урбанистической реновации, и закон о национальных федеральных и стратегических скоростных шоссе (National Interstate and Defense Highways act) 1956 года. Вместе они нанесли ткани американских городов урон, сопоставимый с тем, что мы нанесли немецким и японским городам во время войны.

Обе программы объединяло видение большого города как ряда отдельных городков, связанных скоростными шоссе, – видение, ставшее фирменным знаком модернистской фантазии на тему города будущего, нашедшей свое самое полное воплощение в созданном Ле Корбюзье образе «лучезарного города» (Ville Radieuse), столь подробно разобранного Джейн Джейкобс. Обе сопровождались безусловным правом принудительного отчуждения, позволяющим эффективно изымать недвижимость и отселять жителей. И обе оплачивались федеральным правительством. В случае с главой I федералы покрывали расходы по отчуждению и зачистке территории, а в случае с законом о федеральных шоссе федеральный бюджет брал на себя 90 процентов расходов по их прокладке. Готовность одного города за другим фактически совершать самоубийство, позволяя за эти деньги скоростным трассам и проектам реновации пройти через свое сердце, продолжает поражать и возмущать.

В случае с Виллидж идея Мозеса заключалась в том, чтобы расчистить трущобы к югу от площади, от Мерсер-стрит на востоке до Шестой авеню на западе, вплоть до того района, который сейчас известен как Сохо. Составной частью проекта стало также продление на юг Пятой авеню – прямо или путем раздваивания на Восточную и Западную. Проект Мозеса был сразу же принят в штыки. Угроза районам к югу от площади – в то время преимущественно итальянским – встретила серьезнейшее сопротивление, и в начале 1950-х годов территория, предназначенная под снос, оказалась уполовинена, чтобы сохранить густозаселенные жилые кварталы к западу от Западного Бродвея. Застройке к востоку от площади выпал худший жребий – она оказалась практически разрушена, а на ее месте возникла целая серия классических модернистских башен: две 583-футовые пластины, вольно основанные на принципе Unités d’Habitation («жилых единиц») Корбюзье, и три высотные башни, все это – часть Нью-Йорского университета. В последующие годы NYU продолжал разбухать, и его современное процветание нашло свое воплощение в программе расширения, включая целую связку общежитий в Ист-Виллидж. Это сделало NYU врагом общества номер один в глазах соседей.