Двадцать минут на Манхэттене - [27]

Ситуация становилась все серьезнее и серьезнее, пока наконец самому Карлу не пришлось «из-за сцены» вызвать полицию. Однажды я пришел домой и увидел, как Карлова «товарища» – который, очевидно, не только сбывал, но и сам изготовлял наркотики – выводят в наручниках. Ему следовало бы понимать, что первая заповедь наркодилера – вести себя как можно незаметнее. Искрометное, но раздражающее поведение стало его ошибкой, и скоро на его месте оказались две очень скромные молодые женщины, новые «товарищи» Карла.

Самое наше яростное столкновение с домовладельцем произошло восемь лет назад. В то время я преподавал в Вене и ездил туда раз в месяц. После первой моей затяжной болезни я решил оставить эту работу, которая сделалась скучной и чрезвычайно изматывающей. Я спускался вниз по лестнице, с чемоданом в руке, чтобы оправиться в путешествие, которое, как я предполагал, должно было оказаться последним, – и первым с того момента, как я почувствовал себя лучше. Стоял чудесный весенний день, я был в прекрасном настроении. В вестибюле я встретился с Роуз, объявил ей, что еду в Европу, и мы поболтали с ней, европейской беженкой, об очаровании Вены, в особенности о выпечке легендарного кафе «Демель» (Demel), которую непременно стоит отведать. Мне не так часто выпадал случай поговорить с ней по-человечески, и я выходил с мыслью, что нам надо с ней и дальше вот так вот перекидываться время от времени парой слов.

По возвращении, однако, я обнаружил извещение – следствие того, что домохозяин уведомил городской департамент, регулирующий квартплату, о наличии у меня заграничного дохода, который, как он подозревает, я не указал в своей налоговой декларации. Логика его была проста. Согласно законам, регулирующим стабилизацию квартплаты, когда она добирается до отметки две тысячи долларов в месяц (как наша), доходы жильцов подлежат проверке. И если они составляют больше 175 тысяч долларов в год в течение двух лет подряд, ограничения по квартплате снимаются и она может быть поднята до рыночного уровня. Заслышав о моей работе в Вене, хозяин рассудил, что, возможно, зарплата Джоан, моя зарплата и доходы от моего архитектурного бюро (в действительности на протяжении ряда лет приносившего одни убытки) превышают эту сумму.

Но в тот момент я просто понял, что он обвиняет меня в мошенничестве – уклонении от налогов. Будучи чрезвычайно педантичным в таких вещах и годами аккуратно платя австрийские налоги, более похожие на конфискацию имущества (и будучи достаточно наивным, не указывая это в декларациях, хотя эти суммы вычитаются из американский налогооблагаемой базы), я пришел в ярость. Джоан тоже рассердилась такому коварству – использовать невинный соседский разговор, чтобы залезть к нам в карман! И мы ринулись вниз по лестнице.

Хозяин хорошо научился со мною обращаться. Я немедленно впал в высокопарный тон, и его самодовольные ответы еще больше распаляли меня. Он начал подзуживать меня, говоря, что, раз я так взъелся, значит, он попал в больное место – еще одно доказательство его правоты. Я стал возмущаться: как такое ничтожество, как он, смеет обвинять таких добропорядочных граждан, как мы, в махинациях с налогами. Он перешел на юридический жаргон, провозглашая, что действует в рамках своих прав, и настаивая, что мой гнев – prima facie[42] – свидетельствует о справедливости его подозрений. Я повернулся к Роуз и заявил ей, как это мерзко – использовать человеческий разговор для того, чтобы потуже затянуть удавку на шее жильца. Домовладелец просто расхохотался, глядя на мою вышедшую из-под контроля, бессмысленную ярость.

Я просто кипел от гнева и решился на то, что казалось мне самым страшным оскорблением: «Люди, подобные вам, – оправдание антисемитизма!» Но моя попытка уподобить домовладельца Шейлоку не возымела ни малейшего эффекта. Под непрекращающийся смех я выскочил из конторы, открыв дверь пинком, и присел на крыльцо, чтобы остыть. Джоан, остававшаяся вне хозяйских насмешек, неожиданно сгребла все бумаги с его стола и выбросила их в окно. Столь шокирующее поведение человека, известного своими деликатными манерами, немедленно заставило хозяина замолчать. Потом он заявил, что ее поведение выходит за все пределы. Его – тоже, отвечала она. Он спросил, как я посмел поносить его религию, и она отвечала, что я пришел в такую ярость именно из-за высоких этических требований, которые я предъявляю к людям, разделяющим мою религию. Потом она вышла ко мне на крыльцо. Мы немедленно известили городские власти о том, что наш доход не превышает установленного лимита и что мы рассматриваем данный эпизод как еще одно подтверждение преследования со стороны домовладельца. На этом все и кончилось. На время.

В инцидентах меньшего масштаба недостатка не было. Однажды, сытый по горло ужасающим состоянием лестничной клетки, я вывесил письмо, адресованное хозяину, в котором спрашивал, когда он собирается вымыть и покрасить ее, а если не собирается в обозримом будущем, то я готов сделать это сам и приглашаю соседей присоединиться к этой авантюре в духе Тома Сойера. Никто из соседей не воспринял это предложение всерьез – кроме самого Лу. Он ответил угрозой привлечь меня к суду. Это едва не побудило меня немедленно приступить к малярным работам – настолько соблазнительной показалась мне возможность предстать перед судьей, который наверняка осудит не меня, а истца за нелепость возбужденного дела. Но приятель-юрист объяснил мне, что проигравшей стороной, вероятнее всего, окажусь я, потому что жилец не имеет права покушаться на то, что, безусловно, является пространством хозяина.