Двадцать минут на Манхэттене - [29]

И по контрасту, тот род драмы «жилец – хозяин», что разыгрываем мы с Лу и Роуз, в которой задействована их способность выжимать из нас небольшие суммы денег, и наши соответствующие усилия получить за них небольшие усовершенствования, – это, вероятно, извечная плата за богемность, за право принадлежать к маргинальной и при этом прославленной прослойке населения и вести ее образ жизни в центре города. И мы охотно, безропотно играем свою роль.

Крыльцо

К входной двери пристроено крыльцо. Его социальные функции многообразны. Во-первых, это превосходное фильтрующее, опосредующее пространство, обозначающее переход от публичной жизни улицы к частной жизни здания. Короткий подъем создает чувство, что ты прибываешь на место, поддерживаемое двумя ритуализированными пространствами: вестибюлем, «домом» для почтовых ящиков и дверных звонков, и входной дверью, местом особых приветственных действий, поиска ключей, первого взгляда на присланные счета, передачи сумок и пакетов из одних рук в другие, чтобы осуществить чаемое «ключ-в-замок» и толкнуть дверь. Благодаря этой короткой вынужденной паузе, а также благодаря тому, что все жильцы дома вынуждены проделывать здесь одни и те же действия, входя и выходя, крыльцо – это еще и место, где часто придерживают дверь, озирают незнакомцев, изучающих список жильцов, судачат с соседями, посматривают на детей, туристов и бомжей. Наше крыльцо особенно привлекательно для бомжей, поскольку входной вестибюль, в отличие от многих в нашем квартале, имеет только одну внутреннюю дверь и предоставляет им доступное защищенное пространство.

Помимо того что это место встреч, крыльцо – это еще и место наблюдения. Улица с рядом крылечек – это своего рода боковая трибуна стадиона, идеально подходящая для обозревания проходящих парадов, будь то «официальные» шествия, такие, как огромные Гей-прайд или парад-маскарад в честь Хеллоуина (пока их маршруты не изменили несколько лет назад), или более неформальные каждодневные сценки. Сидя на высоком крыльце, можно наблюдать за кружением (если угодно – «балетом Джейн Джейкобс») повседневной деятельности, подмечая все выходящее за границы обыкновенного и обеспечивая то «присутствие публики», которое и заставляет вести себя по-соседски – убирать за своей собакой, обмениваться приветствиями, заботиться о деревцах и просто хранить память об улице. Мы, жильцы «Аннабель Ли», разумеется, полагаем, что обладаем преимущественными правами на наше крыльцо, особенно во время парадов, когда борьба за сидячие места оказывается нешуточной.

Мы страшно возмущаемся, когда обнаруживаем, что кто-то пьет или спит на нашем крыльце, или когда оно перегорожено шеренгой курящих подростков, или когда люди, взошедшие на крыльцо, чтобы поговорить по сотовому телефону, оказываются огорошены тем фактом, что вообще-то это не совсем общественное пространство.

Подобная территориальная принадлежность зачастую подчеркивается архитектурно. Здание, соседнее с нашим – кооператив, – отгорожено со стороны улицы чугунной решеткой с запирающейся калиткой внизу ступенек крыльца. Хотя эти ворота почти никогда не запираются, они ясно обозначают претензию дома на частное пространство. Еще в этом доме имеется не только внутренняя, но и внешняя входная дверь вестибюля, обе они, запертые на ключ, превращают вестибюль в небольшое лобби, закрытое от чужаков и обеспечивающее более комфортные условия для получения почты. К тому же запертый вестибюль не представляет соблазна для граффитчиков, в отличие от нашего, привлекающего их не только доступностью, но и своей убогостью и, словно в насмешку, своим беспощадным, слишком сильным светом ярко-желтой натриевой лампы, более подобающей тюрьме, а не тихой улице.

Мы с Джоан однажды подсняли у моего дяди Ральфа квартиру на Верхнем Вест-Сайде, в месте под названием Помандер-Уолк (по названию бродвейского спектакля, пользовавшегося в то время большой популярностью[43]). Это был проулочек, плотно застроенный в 1920-е годы маленькими домиками, специально спроектированными так, чтобы выглядеть по-диккенсовски. Все дома отделялись от проулка незапертыми воротами, через которые можно было подняться по длинной лестнице на высокое крыльцо. Местечко было просто волшебное и очень укромное, даже многолетние соседи и страстные любители архитектуры о нем не подозревали. У всех выходящих в переулок домиков (в каждом – по две квартиры) было свое крыльцо, и вереница этих крылечек образовывала несущую конструкцию для восхитительных летних социальных ритуалов, организаторами которых выступала группа давно живущих здесь пожилых вдов.

Это была ни больше ни меньше коктейльная вечеринка, перемещавшаяся от крыльца к крыльцу, которая часто затягивалась до глубокой ночи. Походив на эти собрания несколько недель (и встречая все более теплый прием по мере того, как вечер делался все более поздним), мы решили наконец, что нам пришла пора принять в них деятельное участие. Для своей инаугурации в обществе любителей крылечного заката мы приготовили большой поднос сэндвичей с огурцом, угощение, к которому мы тогда весьма привязались. К сожалению, мы еще недостаточно освоились с правилами проведения вечеринок на Помандер-Уолк и начали свою в 17:00 в такой день, когда никто их не проводил. Так что мы ходили туда-сюда по проулку и задирали головы к окнам, пытаясь обнаружить какие-нибудь признаки веселья, и наконец позвонили в дверь миссис Рунштейн, обычного организатора.