Двадцать минут на Манхэттене - [20]

Нынешняя городская политика – переход от общей системы контроля за квартплатой и возведения социального жилья к модели «общественно-частного партнерства», в рамках которой государственные субсидии направляются прямо домовладельцам и застройщикам, в обмен на добровольное предоставление доступного жилья. Позднее подобная политика получила название «инклюзивное зонирование» и стала осуществляться путем предоставления застройщикам возможности увеличивать площадь домов по сравнению с обычными нормативами в обмен на создание в ней определенного числа «доступных» квартир. На данный момент эта политика проводится с переменным успехом. Новые квартиры возведены, и их количество внушительно на фоне числа доступных квартир, выключенных из рынка. И несмотря на очевидные преимущества проектов домов со смешанным доходом, на практике многие из них спроектированы так, что оказались разделены на гетто, – доступные (и низшие по качеству) дома отделены от домов классом выше. Как и в случае с другими формами субсидий, основанных на неких бонусах, меняя одни блага, считающиеся исключительно важными – в данном случае, контроль над габаритами дома и доступ к свету и воздуху, – на другие, доступные квартиры, город разрушает собственную основополагающую парадигму хорошей городской формы.

Защищающий преемственность контроль за квартплатой – это своего рода социальный аналог охраны памятников. Из всех тем, постоянно возникающих на местном уровне, сохранение физической ткани нашего квартала является, вероятно, самой обсуждаемой. И тому есть много причин. Во-первых, городская ткань Виллидж ни на что не похожа и красива. Плотность вычурных улиц и исторических зданий здесь уникальна для Америки. Во-вторых, под видом сохранения исторической среды в Нью-Йорке (как под видом охраны окружающей среды – по всей стране) стали обсуждаться другие животрепещущие политические вопросы: кто должен отвечать за городское планирование? Чьи интересы должны при этом обслуживаться? Хотя Виллидж с лихвою наделен местными историками, которые могут рассказать о происхождении каждого кирпича, углового камня кладки, булыжника брусчатки, есть такое чувство, что сама ткань Виллидж – это не просто произведение искусства, а паутина культур и людских нитей, которые ценны сами по себе.

В настоящий момент самая ожесточенная борьба ведется вокруг нашей местной береговой линии, особенно вокруг нескольких чувствительных мест. Им грозит застройка огромными сооружениями, которые с точки зрения сообщества архитектурного надзора являются «нехарактерными». Первая ласточка – три смотрящих на Гудзон и горячо ненавидимых 14-этажных квартирных дома, все три спроектированы Ричардом Мейером в его обычной элегантной кристаллической манере.[31] Они сочтены неподобающими, потому что своими большими размерами выбиваются из существующей застройки квартала, потому что их модернистская стилистика «сталь и стекло» неуместна на фоне остальных домов и потому что они нарушают равновесие прибрежной застройки, преобразуя живописное разнообразие нерегулярных, мелких ритмов во что-то вроде Риверсайд, Лейк-Шор-Драйв или Копакабаны[32] и подчиняя расположенный за ними квартал собственной логике.

Хотя об этом не говорится открыто (и это не всплывает на публичных слушаниях, призванных определить судьбу нашей набережной), существует сильное подспудное ощущение, что эти дома также расходятся с идеей Виллидж как чего-то вольнодумного, разнообразного, передового, как бастиона, стоящего на пути безжалостных «трендов» и «модности», вцепившихся в Нью-Йорк (и, все в большей и большей степени, в сам Виллидж) мертвой хваткой. Это тем более справедливо, что в мейеровы дома ринулись орды мировых знаменитостей, включая Марту Стюарт и Хизер Миллз, заселявшихся за бешеные деньги – благодаря чему цены на все остальное, от недвижимости до йогуртов, также взлетели в стратосферу.

Мейеровы многоэтажки и несколько соседних зданий (включая потешное, раздутое, гладко обструганное палаццо Чупи, возведенное художником Джулианом Шнабелем и населенное целым выводком сменяющих друг дружку звезд, многие из которых перепродавали свои квартиры за миллионы после краткого пребывания) ставят ребром вопрос охраны исторического наследия: одни ли физические объекты заслуживают внимания? В самом начале, отсчитываемом с проигранной в 1960-е годы борьбы за сохранение Пенн-Стейшн, такой упор на физическом здании был оправдан. Пенсильванский вокзал был существенным элементом наследия нашей гражданской архитектуры, огромным величественным зданием, разрушенным ради ужасной новой станции, ужасного офисного здания и ужасной спортивной арены – все лишь ради того, чтобы извлечь из этого места больше прибыли.

Но это событие взбудоражило всех и привело, во-первых, к дальнейшей разработке законодательства, касающегося зданий – «памятников истории и архитектуры» (landmarks), а во-вторых – к тому, что под защиту оказались взяты тысячи сооружений по всему городу, как по отдельности, так и в составе определенных районов, таких как Сохо, Дамская миля (Ladies’ Mile) и большая часть Виллидж, получивших статус исторических. Институциализация самого понятия «памятник истории» оказалась также настоящей поворотной точкой для Нью-Йорка: он обрел статус города исторического, а не просто набора клеточек для ничем не ограниченных бесконечных трансформаций. Появление памятников истории знаменовало собой эпистемологический прорыв, выход за границы беспримесной алчности, столь умиляющей тех, кто пишет о Нью-Йорке, восхищаясь чистотой выведенного Шумпетером «творческого» или «креативного» разрушения: роскошные дворцы баронов преступного мира обращались в строительную пыль, уступая место просторным апартаментам скромных миллионеров. Город, подобно акуле, должен был двигаться или умереть.