Двадцать два дня или половина жизни - [50]

Шрифт
Интервал


В этой связи чрезвычайно интересно замечание Ференца, что, когда непосвященный слышит или говорит об отношении Венгрии к немецкой культуре, он обычно думает о Вене, а как раз это и неверно. Духовная Венгрия, прежде всего Будапешт, всегда занимала оборонительную позицию по отношению к Вене, но всегда ощущала сродство с Берлином, с критическим духом этого города, с его беспощадностью в художественных оценках, с его масштабом.


Как, собственно говоря, связаны друг с другом внутреннее изменение и табу? Существовало ли для меня, молодого фашиста, табу, или я даже не знал такого понятия? Был ли для меня Гитлер табу? Сейчас на это уже невозможно ответить, но все-таки я думаю: Гитлер — нет, а концлагеря — безусловно.

Александр VI Борджиа — римский папа (1492–1503), известен в истории как убийца, устранявший своих политических соперников ядом.

Александр VI Борджиа — римский папа (1492–1503), известен в истории как убийца, устранявший своих политических соперников ядом.


Существовали мысли, которые мы не допускали в сознание, например мысль о возможном поражении. Тут действительно возникало нечто сродни табу в тотемистическом обществе, и не страх перед эшафотом отпугивал от подобной темы… Остроты в то время тоже могли стоить головы, но все острили беспрерывно… Нет, здесь было нечто другое — своего рода соглашение не затрагивать подобных вопросов, а именно это и есть табу, уговор: давай-не-будем-этого-касаться, своего рода интимная сфера общественной жизни.

Утром 4 мая 1945-го я еще молча пил кофе в отчем доме, а потом молча встал, надел на себя ранец и заковылял к окончательной победе.


Табу подобного рода были в монастыре: я вспоминаю, как меня мучила проблема преступных пап, инквизиции, сожжения ведьм и как я не решался все это высказать и страшился, что сами мысли об этом — грех против святого духа, грех, которому нет прощения… Пока однажды — это было на втором году моего пребывания в монастырской школе — меня не вызвал из класса исповедник и не спросил озабоченно, почему я не доверяю ему и не дёлюсь с ним своими сомнениями. Ведь я был на каникулах в мирском обществе, разве же меня, благочестивого набожного мальчика, ученика монастырской школы, который пробуждает злобу у злых, не дразнили, не задавали вопросов о преступных папах, об инквизиции, о сожжении ведьм и разве не вонзаются в меня и теперь шипы, и тогда я, преисполненный стыда, кивнул и сказал: «Да, ваше преподобие, все было так», и патер Корнелиус Барич шел со мной по парку и говорил о преступных папах и о злодеяниях, при мысли о которых меня охватывал ужас, мы медленно шли под колючими булавами каштанов, и мой исповедник говорил: «Теперь ты видишь, малыш, как велико могущество нашей святой церкви, если даже такой человек, как Александр VI[108], когда он говорил ex cathedra[109], провозглашал нерушимое, истинное и вечное слово господа; так велика, малыш, так свята, так чудесна, так могуча и преисполнена благодати матерь наша, ecclesia nostra[110], а теперь иди, встань на колени и молись!» — и я бросился бегом в нашу часовню, и ангел, в золоте и рубинах, спустился вниз, и я увидел печальное лицо Александра VI в пламени, на нем была только печаль, удивление и печаль, — и я сложил руки и стал молиться за него.


Табу и внутреннее перерождение. Тот, кто нарушал табу в тотемистическом обществе, сам становился табу. Праформа внутреннего изменения, она продолжает жить в сказочных сюжетах, в перевоплощениях зверей в сказках.


Табу никогда не относилось к врагу, оно появлялось (и появляется) всегда в сфере нашей собственной жизни. Оно всегда было связано с кланом, и его появление, очевидно, определялось разделением труда. Пожалуй, можно сказать, что оно выражает противоречие между человеком как естественным созданием и человеком как созданием общественным.


Любое табу в литературе устанавливается самим пишущим, оно ведь становится табу лишь постольку, поскольку я признаю его, — только тогда оно превращается в литературную проблему.


Связано ли табу с отвращением? Разумеется, но всегда ли с отвращением? Я колеблюсь.


Возвращаюсь домой в аромате каштанов.


Открытие на Цепном мосту: вокруг триумфальных арок можно ходить.


«Забриски-пойнт». Роль пейзажа в этом фильме! Ну хорошо, не у каждого есть пустыня, покрытая гипсовой пылью и изрезанная каньонами, но и в бранденбургских и мекленбургских землях можно найти что-то другое вместо вечного озера, и вечного камыша, и вечно появляющейся полуобнаженной девицы.


Эта смелость до половины всегда напоминает мне забавный анекдот Рода Рода[111]: «Пусть кто-нибудь ухитрится вроде меня протанцевать, как моя дочь Оттилия, три ночи подряд на балу в честь маневров».


В молодости я прочитал, кажется у Романо Гвардини[112], что биологические процессы, снятые при помощи лупы времени, производят впечатление чего-то бесстыдного, так как показывают те движения, которые создатель хотел скрыть, заставив их протекать медленно, например как раскрывается или закрывается цветок. Меня пленило это наблюдение; оно подтвердилось, когда в маленьком госпитале в Силезии я смотрел научно-популярный фильм. Я смотрел его, сидя рядом с медицинской сестрой, в которую был влюблен, — графиней С., и я решил, что заведу с ней разговор о Гвардини, но до этого не дошло, Красная Армия начала январское наступление, госпиталь спешно эвакуировался, и я ее больше никогда не видел… Мне должны были ампутировать левую ногу; я дал согласие на операцию, и уже назначили день, когда ее должны были делать, но, как я уже сказал, Красная Армия прорвала фронт на Висле, и мы бежали — еще одна история, связанная с кино.


Еще от автора Франц Фюман
Избранное

В книге широко представлено творчество Франца Фюмана, замечательного мастера прозы ГДР. Здесь собраны его лучшие произведения: рассказы на антифашистскую тему («Эдип-царь» и другие), блестящий философский роман-эссе «Двадцать два дня, или Половина жизни», парафраз античной мифологии, притчи, прослеживающие нравственные каноны человечества («Прометей», «Уста пророка» и другие) и новеллы своеобразного научно-фантастического жанра, осмысляющие «негативные ходы» человеческой цивилизации.Завершает книгу обработка нижненемецкого средневекового эпоса «Рейнеке-Лис».


Обморок

Учёный Пабло изобретает Чашу, сквозь которую можно увидеть будущее. Один логик заключает с Пабло спор, что он не сделает то, что увидел в Чаше, и, таким образом изменит будущее. Но что он будет делать, если увидит в Чаше себя, спасающего младенца?© pava999.


Новелла ГДР. 70-е годы

В книгу вошли лучшие, наиболее характерные образцы новеллы ГДР 1970-х гг., отражающие тематическое и художественное многообразие этого жанра в современной литературе страны. Здесь представлены новеллы таких известных писателей, как А. Зегерс, Э. Штритматтер, Ю. Брезан, Г. Кант, М. В. Шульц, Ф. Фюман, Г. Де Бройн, а также произведения молодых талантливых прозаиков: В. Мюллера, Б. Ширмера, М. Ендришика, А. Стаховой и многих других.В новеллах освещается и недавнее прошлое и сегодняшний день социалистического строительства в ГДР, показываются разнообразные человеческие судьбы и характеры, ярко и убедительно раскрывается богатство духовного мира нового человека социалистического общества.


Встреча

Современные прозаики ГДР — Анна Зегерс, Франц Фюман, Криста Вольф, Герхард Вольф, Гюнтер де Бройн, Петер Хакс, Эрик Нойч — в последние годы часто обращаются к эпохе «Бури и натиска» и романтизма. Сборник состоит из произведений этих авторов, рассказывающих о Гёте, Гофмане, Клейсте, Фуке и других писателях.Произведения опубликованы с любезного разрешения правообладателя.


Еврейский автомобиль

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Первый миг свободы

В этом сборнике 17 известных авторов ГДР, свидетелей или участников второй мировой войны, делятся своими мыслями и чувствами, которые вызвал у них долгожданный час свободы, незабываемый для каждого из них, незабываемый и по-своему особенный, ни с чем не схожий. Для героев рассказов этот час освобождения пробил в разное время: для одних в день 8 мая, для других — много дней спустя, когда они обрели себя, осознали смысл новой жизни.


Рекомендуем почитать
С высоты птичьего полета

1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.


Терпеливый Арсений

«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».


От рассвета до заката

В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.


Жук, что ел жуков

Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.