Два уха и хвост - [33]

».

Рывком я отодвигаю кресло. Его ноги срываются с подлокотника, и он резко наклоняется вперед. Будь он хуже координирован, покатился бы по паласу, что вовсе меня не опечалило бы.

— Послушаете, вы, — ревет он, сжимая кулаки.

Подождав продолжения, которого, однако, не следует, я указываю на стулья для посетителей.

— Прими место, парень! С силовыми трюками следует обращаться на ярмарку, а сноровку демонстрировать при поносе на толчке!

Он не улавливает больше половины из сказанного, но ему хватает и десятой части. Укрощенный выходец из Поднебесной присоединяется к своим товарищам.

— Итак, — говорю я им, — чемоданчик. Мы его вернули, вы знаете. К сожалению…

— Именно это «к сожалению» нам и не нравится, — взвизгивает квадратный ирландский чурбан. — Вы должны были сберечь чемоданчик, окружив его тремя сотнями заслонов.

Я злюсь и не скрываю этого.

— Скажите, мистер Боеголовка, кто первым дал себя отыметь с этим гребаным чемоданчиком, французы или америкосы?

Это слегка прищемляет ему язык, однако возникает его приятель с жабообразными веками.

— Дело нам кажется сомнительным. Если мы вернемся в Штаты и передадим ваши россказни нашим шефам, это вызовет цепь последствий и может закончиться коротким замыканием на уровне президентов.

— Ну что ж, Солидный ты мой, будем считать, что мы зашли в тупик. Это не первый раз, когда наши славные народы станут дуться друг на друга. Итак, мы идем по следу вашего чемоданчика и чертовски возможно, что вскоре снова его вернем. В ожидании чего вы от меня отвязываетесь и занимаетесь осмотром Парижа; тут полно чудесных ресторанчиков и милых мадмуазелей, которые не ждут ничего, кроме ваших долларов. Оставьте свой адрес, и я сообщу вам, когда кризис благополучно завершится.

Три монолита сидят не шелохнувшись.

— Мы звонили в Вашингтон, — заявляет девальвированный китаец, — нам приказано помочь вам в расследовании.

Я оборачиваюсь к Ахиллу.

— Знаете, босс (слово выскальзывает по давней, но устоявшейся привычке), у меня такое ощущение, что встреча себя исчерпала и кое-кто из нас сейчас выпорхнет на Елисейские Поля через это окно, даже не затруднив себя его открыванием!

Талейран наших дней, Папаша!

— Позвольте мне, — говорит он, — я найду им отвлекающее занятие, перестаньте их дразнить и сделайте вид, что сочувствуете им.

— Какого рода занятие? — брюзжу я.

— Я знаком с одной симпатичной особой, представительницей жесткой школы мадам Клод, которая пришлет нам свои искусные кадры. Эти три тельца все же не быки, надеюсь.

Вдали стрекочет шарманка, и на столе оживает телефон.

Снимаю трубку.

— Ecce homo![19] — темно объявляет Матиас, хорошо знакомый с санскритом.

— О’кей, давай.

На моем аппарате зажигается светящийся глазок. Голос, уже щекотавший мне перепонки, внедряется в мою воронку для глупостей, как стрекоза в сердцевину лилии.

— Ну и как наши дела? — спрашивает он.

— Готовимся! — лаконично отвечаю я.

— Своими приготовлениями можете подтереться; когда вы будете уже готовы, вот что нас интересует.

Отмечаю слово «нас», хотя оно может и не много значить.

— Скоро буду.

— Вас предупредили, Жером, что все должно быть урегулировано сегодня?

Его нарочитая фамильярность, чуть сальная, неожиданно заставляет меня вздрогнуть. Мне кажется, я узнаю голос. Я будто снова слышу, как он произносит сию благороднейшую сентенцию: «Время есть время!» Я принимаюсь представлять на другом конце провода толстого мужика в банном халате, который ожидал выхода Прэнса из кабинки с ультрафиолетом. Голос удивительно подходит. Или мне уже мерещится?

— Да, да, знаю. Все возможно! — отвечаю я.

— Три лимона?

— Как в театральном саду.

Он не понимает моей остроты, читатель тоже, но это не так важно, в конце концов, к своим девяносто четырем годам уже все перестанут думать об этом.

— Примерно в какое время вы будете в состоянии… конкретизировать?

— Что если, скажем, после шестнадцати?

— Идет.

— Но где?

— Вам сообщат, ждите у телефона. Никаких шпиков, понятное дело, иначе банки превратятся в осколки.

Он вешает трубку. Трое америкосов ждут. Старик адресует мне понимающую улыбку.

— Клюет?

— Увидим. Мне кажется, что все это слишком просто.

Он подает команду даме, поставляющей чувственные ощущения по установленным расценкам, которая обещает тут же выслать ударную группу амазонок. Они обретаются на бульваре Курсель, другими словами, в пяти минутах отсюда.

Звоню в Пойло, чтобы поднять по тревоге свою отборную артель.

— Срочно выдвигайтесь на Елисейские и держитесь наготове, дозорные Франции! — передаю я повеление Люретту. — Разбейтесь по двум тачкам и оставайтесь на связи по уоки-токи. Хочу, чтоб одна колымага заняла место на авеню Георга V, под носом у нас. Другая на Полях, напротив Звезды. Главное, прекратите заливать зенки, я слышу, как у Толстого булькает в горле, прямо отсюда. Выполняйте!

Кладу трубку, гляжу на котлы.

— Ахилл, — вздыхаю я, — через полчаса вы покинете офис, снабдившись большим портфелем, или, еще лучше, большой сумкой. Вы отправитесь в филиал ГДБ, расположенный на авеню Гранд-Арме. Там, используя свою импозантность и светские манеры, попросите встречи с управляющим. В случае его отсутствия, потребуете кого-нибудь другого из руководства. Пусть беседа длится с четверть часа. Говорить можете о чем угодно, о вкладе, например. Затем вернетесь сюда пешком. Я не слишком многого требую?