Два уха и хвост - [15]

Пожалуйста, готово!

Ну, погоди, я тебя позабавлю.

Действительно, она скорее уродина, эта девица.

Но действительно и то, что она меня дико возбуждает. В моих излияниях достаточно правды. Например, в том, что касается чулок и подвязок. Моя склонность к пороку! Тебе о ней давным-давно известно. И я не могу устоять.

Мамзели нужно еще меньше времени, чтобы эротометр зашкалило.

— О, боже, это невозможно! — восклицает она, распахивая одновременно рот и кимоно. — Я грежу! Мужчина, красивый, как вы, ночью, со всей этой страстью!

Благоразумно вытянув руки по швам, я подчеркиваю триумфальное распускание моей ширинки.

Куранты мадам Баклушьян отбивают четверть одиннадцатого.

Франсина Шокот воображает себя Мерлин в помеси с Ритой, до того как та наберется основательно…

И тут, слышишь, я подтверждаю, что даже дурнушке, помноженной на дурищу до разлития желчи, достает фундаментальных представлений о психологии. Знаешь каких?

— Сядьте, — говорит она мне, — я сейчас надену мои чулки!

Это прекрасно, разве нет? Это великодушно.

Это и чесночно-пряное хлебово взахлеб во все хлебало, чего еще желать?

* * *

Потом она готовит мне крепкий кофе.

Она готовит его в чулках и подвязках, задница на свежем воздухе, равно как и груди, отвислые, несмотря на белый торнадо, обрушившийся на них снизу[6].

Она говорит для себя самой, Франсинетта.

Она причитает:

— Нет, в самом деле, я и не надеялась… Как я могла поверить?..

Какая милая жалобная песнь, чувствуешь? Все телки постоянно пережевывают. Она рассказывает себе, как это было хорошо, никогда еще в жизни ее не ошарашивали до такой степени. Ни разу не поршневали с таким тщанием. Ее всю трясет, и кружится голова. Когда идет, то так, словно ее ноги до сих пор вокруг моей шеи. Она еще не закрылась, Франсина. Ее тело по-прежнему зияет. Усатый рот тоже. Ей бы хотелось остаться подле меня до скончания веков. Она меня ни за что не забудет. Все, кто придут после, должны быть чертовски хорошо оснащены и изобретательны, чтобы она их терпела.

Наконец, она приносит два источающих аромат кофе, черных, как ее киска. Пристроившись рядом, прижимается ко мне.

Из рамки в форме раковины андалузийка, как настоящая, с большим гребнем в гриве и взором Кармен в приступе ревности смотрит на эту голую пару с завистью. На сервировочном столике фарфоровая кошка выгибает спину.

Жизнь прекрасна. После любви сан-антониевское животное весело, всегда. Оно радостно расточительно, будучи великодушным по складу характера. Оно знает, что сейчас возьмет верх в другом, ну так вот, моя цыпа: выкуси!

— Ты прекрасен, знаешь, — воркует моя голубка (поскольку голубки воркуют, и с этим ничего не поделать, разве только жахнуть дуплетом).

Я целую ее грудь в качестве благодарности.

Она млеет во время сеанса.

Но довольно разврата. Сменим тему, перейдем к другим видам использования.

— Надеюсь, для тебя все обойдется, — роняю я небрежно, отмеривая вздох, длинный как тормозной путь Боинга 747.

Она отрывается от моего земного притяжения.

— Что ты хочешь сказать? — спрашивает она.

— Что меня огорчит, если тебе предъявят соучастие в деле с банковскими сейфами.

И тут у нее резкое проседание стопы.

— Но это невозможно: я ничего не сделала!

— Ты раскрыла устройство системы сигнализации…

— Ну, не совсем…

Ладно, нет необходимости в штопоре с ножным приводом или гидравлических акушерских щипцах, чтобы заставить разродиться Франсинетту. В своей безутешности она рассказывает все про то, как познакомилась с этим типом, назвавшимся Роза-Ляроз. Высокий брюнет с блестящими волосами и глазами голодного волка, разодетый, как милорд, в туфлях из пупырчатого страуса. Он как-то пришел абонировать ячейку. С атташе-кейсом в руке. Документы были выправлены на имя Люсьена Роза-Ляроза. Парень тридцати пяти лет, который не шутил. Он приходил еще несколько раз в последующие дни. Однажды, когда Франсина со вторым ключом (тем, что хранится в банке) сопровождала его до заветной кубышки, он принялся неотрывно на нее глядеть, как делают гипнотизеры. Затем схватил рукой за подбородок и взасос впился в губы. Тот еще хамелеон, ловчила. Холил и лелеял, липко обволакивая, чувствительный кончик язычка: достижение в своем роде. Так малышка познала возможности, вытекающие из этого облизывания марок, словно и язычок уже вовсе не язычок и губы совсем не те. Он забил ей стрелку. Банкет на кон! Это была знатная жратва от пуза в Русском Домике на рю Армайе, который посещает мой прославленный юродный брат Ги де Кар. Икра, блины, шампанское, пожарские котлеты, кулебяка Екатерина Великая. Тысяча и Одна Ночь для крошечки. Музыканты, наигрывающие Очи черные и Ландыши возле столика; от всего этого у Франсины уже хлюпало в трусиках. Волшебная сказка в дивном месте, где к каждому посетителю относятся как к царю (до Октябрьской революции). Затем он отвез ее домой и галантно отымел. Конечно, это был не апокалиптический приступ, уверяет она меня вежливо; в самом деле, ничего общего с нашими недавними подвигами. Просто добрая порка без обиняков, но проведенная достаточно деликатно. И когда мамзель подмывалась, он нанес свой настоящий удар: тайный удар. С невинным видом. Франсина исполняла мелкую английскую рысь на своем биде, он начищал себя у раковины. Это был тот час, когда львы идут на водопой, женатые люди пукают, повернувшись спиной друг к другу, а любовники готовятся распрощаться.