Два уха и хвост - [10]

— Но, я… Так сказать… Кто вы? — спрашивает она наконец, чтобы как-то выбраться из совершенно тупиковой ситуации.

— Кто я? — говорю я в ответ. — Право же, мадам, несмотря на все непроизвольное мое уважение к вам, позволю себе заметить, что обычно это те, кому нанесли визит, задают подобного рода вопросы визитерам.

И тут снизу из-за поворота лестницы слышится голос:

— Прошу простить, что заставил вас ждать, моя сладкая Виолетта. Я попал в пробку на…

Голос умолкает, поскольку его владелец, продолжая подниматься, замечает меня. Он потрясен.

Я тоже!

Догадайтесь с тридцати раз!

Старик!

Точно: Ахилл собственной персоной. Прикинутый лучше, чем Доминик Жаме; насыщенная седина принца де Голля, черный вязаный галстук; бледно-серая рубашка, башмаки на заказ, патриотичная шляпа…

— Праведное небо! — восклицает он, как вчистую разоренный; у него всегда в распоряжении множество выражений, устаревших, но изысканных. — Праведное небо, это Сан-Антонио!

Он поспешает ко мне и принимается трясти мою руку, словно пытаясь привести в действие дырявую помпу.

Когда начинают раскаляться уже наши лопатки, он прекращает свои неистовые манипуляции. Расспрашивает меня. Я здесь, какими ветрами? Я повествую вкратце. Он выносит оценку:

— Браво! Вы великолепно все устроили, мальчик мой!

Я воздерживаюсь от вопроса, что делает он в этом месте, надеясь догадаться по ходу. Он приступает к представлениям.

— Комиссар Сан-Антонио, лучший полицейский Франции, которого я сам выучил. Мадам Виолетта Икс… вы мне простите, что я утаиваю фамилию, мы или учтивы, или неучтивы.

Короче, он рассказывает, что сохранил ключ от этого помещения, которое использует, чтобы «встречаться» с избранницами своего сердца. Наше внезапное водворение нарушает его планы. Но полноте, перенастраивается он. Мы ведь собрались в конференц-зале? Да, разумеется. В таком случае маленькая служебная квартирка для отдыха свободна? Хорошо, он воспользуется сегодня ею, поскольку уже нет времени перебираться в более гостеприимные места.

— Пойдемте, моя нежная Виолетта. Нас ждет наша идиллия.

Дама в нерешительности. При народе она не отправляется плясать овернский бурре. Она нажимает на тормоза. Папаша замечает ей, что «любовное гнездышко» звукоизолировано и дело они имеют с джентльменом.

Поддавшись убеждениям, она позволяет себя драйвовать, и пара исчезает.

Я возвращаюсь к своим корсарам и рассказываю об этом деликатном галантном эпизоде. Берю и Пино плачут от умиления, представляя, как дорогой Ахилл прибыл копулировать в нескольких метрах от нас. Его Величество рвется пожать ему лапу. Я его умеряю.

Любовь прежде всего, пусть насладится.

Ладно.

«Новенькие» находят, что мы, старослужащие, ведем себя странно. Мы погружены в какую-то эйфорию, барахтаемся в нежности, которая им не очень понятна.

Надо брать управление в руки.

Я восстанавливаю слегка пошатнувшееся самообладание, чтобы приступить к делу.

Итак: чемоданчик.

История вопроса. Они внимательно слушают.

Но не успеваю я закончить изложение, как до нас доносятся крики из прилегающей квартиры, которая менее звукоизолирована, чем обещал Ахилл своей очаровательнице. Эта последняя беснуется, как самокоронованный Бокасса. Меня всегда поражало, и я никогда не скрывал от тебя, что именно мещаночки самые шумные в любви. Непременно объявить всему миру, что они добрались до пика — мне никогда не понять этих прелестниц! Их, что кажутся такими осмотрительными, стыдливыми, сдержанными в повседневной жизни. В постели, когда они переходят к рукопашной, это такой ор! Тарас Бульба, атакующий полчища ляхов! Визжащие фугаски Последней мировой со штурмовиков, пикирующих на колонны эвакуирующегося населения. Туманные ревуны в гавани! Уауууу!

Я нахожусь посреди фразы, когда Виолетта возвещает о подступающем улете. Она вопит о том, что, литературно выражаясь, процесс движется в правильном направлении, что да, да, так! Что еще! Что ах, подлый мерзавец! Проткни меня насквозь, старый негодяй! Что еще быстрее, бордель дерьма! Вещи не очень сочетающиеся с ее Шанелью за десять тысяч грошей! Слова, от которых ее крокодиловая сумочка от Гермеса покрывается гусиной кожей.

Все переглядываются. Люретт и Лефанже краснеют, в горле у них что-то квакает. Пино качает головой с лукавой улыбкой. Толстяк облизывает свои шлепанцы.

— Похоже, он поддерживает форму, Гигант! — замечает Его Величество. — Так что шпага, в годах или нет, всегда шпага. Когда он достает свою рапиру, это Ролан в Ронсевале!

Виолетта преодолевает девятый вал пароксизмов. Успокоенная, но признательная, она продолжает золотить герб Старика, однако уже в терминах, более соответствующих ее социальному положению.

— Вы были ошеломительны, мой любимый, — что тебе щебечет она. — О, мой благородный любовник, ваши подвиги приводят меня в трепет! Вы гений любви. Вы Леонардо да Винчи объятий, сказочный плут!

Люретт смущенно прочищает глотку и спрашивает:

— Мы собрались, чтобы работать или присутствовать на порнографических сеансах, комиссар?

Дверь открывается с грохотом, или с размаху, или нараспашку (выбирай сам), избавляя меня от ответа. Возникает Ахилл, еще слегка обалдевший, но уже одетый. Он застывает в проеме, тем временем на заднем плане просматривается попа счастливой дамы, вот как я тебя вижу, только более узнаваемо.