Два семестра - [8]

—      А что такое дерево? Обаятельный молчаливый юноша, могла бы сама догадаться.

—      Он нисколько не молчаливый. — Из-под одеяла раздался смех. — Мы молчим, чтобы не мешать тебе и Фаине.

—      Ладно уж, птенчик. Спи, не чирикай... А что здесь комиссия делала?

—      Любовалась твоей кроватью, — сказала Фаина. — На подушке окурок, на одеяле Уайльд и старые тапочки. Белецкий просто глаз не мог отвести.

—      А в обморок не упал из-за моих тапочек? Мещанство!

—      Придумай что-нибудь новое... — Фаина, сонно вздохнув, потянулась, сложила тетради в стопку. — Все неряхи говорят, что они борются с мещанством.

—      Фаина, ты становишься злюкой. Если Вадим спешно не войдет в твое бытие — тебе крышка.

Когда легли, Ксения сказала шепотом:

—      Тебе приснится Вадим.

Фаина, тоже шепотом, ответила:

—      Идиотка.

—      Ну, Фаиночка, поиграй со мной в Вадима!.. В сущности, он уже вошел в твою жизнь, в нетронутую душу так легко войти. Ты непременно увидишь его во сне.

—      Не увижу, у него нет облика... Спи.

—      А разве снятся только конкретные вещи? Мы же не всегда видим во сне реальную кошку, чаще это знак кошки. Вот и тебе приснится знак Вадима...

Ксения пошептала еще, и вскоре донеслось ее мерное дыхание. Уже спит! Как это ей удается выгнать из головы все мысли сразу?..

Ночная тишина — вернее то, что считается здесь тишиной. Где-то в глубине коридора поскрипывают половицы, за стеной под сурдинку играет скрипка, тихие голоса переговариваются за другой стеной, чуть-чуть звенят оконные стекла... Не то ветер, не то смех. А по крыше ходит кто-то в тапочках — вероятно, знак Вадима. Фаина зажмурилась: белесый, едва заметный. Ксения все-таки описывает плоховато. Да вот уже и не слышно ни шагов, ни смеха...

4

Перед дверью кафедры Сильвия задержалась, чтобы успокоиться. Все в мире стоит на своем месте. На кафедре будет работать новый доцент по фамилии Гатеев, других изменений нет. Если от чего-нибудь и надо обороняться, то только от первой минуты…

Она вошла. Кровь все же обожгла щеки, и оставалось лишь порадоваться, что встреча не состоялась: нового доцента здесь не было. Буднично стучала на машинке лаборантка Эльвира Петровна, а у окна читали газету Белецкий и Муся — вдвоем одну и ту же газету.

На вешалке незнакомое пальто — серое, чуть синеватое, и мягкая шляпа такого же цвета. Значит, он уже побывал на кафедре. Сильвия обвела комнату взглядом, пробуя посмотреть на все это его глазами, и поморщилась. Что он увидел, открыв дверь? Вот эти нелепые диванчики на гнутых ножках? Откуда их раздобыли, почему они на кафедре? Никогда не замечала, до чего они здесь неуместны. Хорошо, что хоть столы нормальные, без всяких вычур. Но этот допотопный ремингтон, но облупленные шкафы, но мутные обои!..

Минута прошла и остыла, теперь можно повернуться лицом к Давиду Марковичу — наказание с ним, вечно он все замечает!.. Впрочем и Муся поглядывает не так, как всегда, и Эльвира Петровна имеет какой-то таинственный вид. Или это только кажется?..

—      Сильвия Александровна, вы статью уже читали? — спросил Давид Маркович, кашлянув.

—      Какую?

Лаборантка с любопытством взглянула на Сильвию, в ее умных глазках заиграли искры, тощее лицо оживилось, и она стала похожа на молодую ведьму, очень привлекательную — на чертов вкус, конечно.

Взяв газету, Сильвия, уже в предчувствии чего-то неприятного, сразу поймала самую неприятную строчку: «Сильвия Реканди не справляется с работой...»

Она села и прочла все с начала до конца, Статья, за подписью какого-то Асса, была разносная. Три обвинения: Сильвия Реканди плохо знает русский язык, Давид Белецкий преподает туманно, а Нина Эльснер — «торгует пятерками». Нине Васильевне попало больше всего — и пятерками-то она торгует, и ищет дешевой популярности, и политический кругозор у нее узкий, и мораль не такая, как нужно...

Муся нетерпеливо вырвала газету у нее из рук.

—      Ну-ну, нечего расстраиваться! Вас обвиняют только в том, что вы языка не знаете, это не обидно...

—      Почему же не обидно?

—      Потому что вы эстонка, не успели выучить, вот и все.

—      По образованию я русский филолог, должна была успеть.

—      Ах, что там! О вас хоть приличным тоном говорят, без ритурнелей. А послушайте, как о Давиде Марковиче!.. «Белецкий читает лекции с умыслом туманно и с умыслом запутанно и, кроме того, не борется с опаздыванием студентов, в особенности же — студенток...»

—      Намеки, намеки! — хихикнула Эльвира Петровна.

—      Пустое... — пробормотал Белецкий. — Это уже давно из моды вышло: доносы под псевдонимом. Анахронизм...

Муся сердито встряхнула газету.

—      Вы, Давид Маркович, как Ийон Тихий! Опять залетели в другую галактику и смотрите на нашу кафедру оттуда! А Нина Васильевна этот анахронизм очень скоро почувствует на своей шкуре. Вот увидите!..

—      Интересно, читал ли уже Аркадий Викторович?.. — в нос сказала Эльвира и опять хихикнула. — Интересно!..

—      Что вы злорадствуете! — обрезала ее Муся.

—      Это не злорадство, это канцелярская радость, — со вздохом заметил Давид Маркович. — Канцелярская работа была бы невыносима без скандальчиков в учреждениях.