Два рассказа - [2]

— Ну что, всё? Погуляли, и домой? — засуетился, обрадованный концу путешествия, отец, — Да и ветер подымается. Прохладно что-то.

Отец был прав. Нежное безоблачное утро незаметно перешло в пасмурный полдень. Поднимался, всё больше усиливаясь, порывистый ветер.

— Смотрите! Смотрите! — почти затерялся в оглушительном порыве ветра мамин голос.

Всё произошло так быстро, что трудно было разобрать, — отчего вдруг распахнулись окна и балконные двери дома. Оттуда вылетело множество голубых мотыльков. Среди них — большие (казалось, это именно они делают ветер воздушными и, как будто, слегка замедленными, взмахами своих крылышек) и совсем маленькие. Сказочное нежно-голубое мотыльковое облако всё больше приближалось к нам и вот уже парило над нашими головами, теряя свои очертания и делаясь полупрозрачным.

— Что это, мама? — с замиранием духа прошептал я.

— Это наши надежды. Они вселяются в наши души и делают нас сильными.

Облако становилось всё более прозрачным и, наконец, совсем растворилось.

— Теперь я сильный? Скажи, мама, — я сильный?

— Ты сильный, сынок. Теперь никакие беды и невзгоды тебе не страшны. Ты — сильный.

— И Санька сильный? И папа? И ты?

— Да, сына. И Санька, и папа, и я.

Много лет прошло с тех пор. Родители и сейчас живут в Алмонте. Мы с Санькой изредка навещаем их. Каждый раз, когда мне приходиться бывать у родителей, я стараюсь специально проехать мимо странного указателя «ул. Надежд». И снова, в который раз, вспоминаю шумную и непоседливую маму и степенного немного медлительного отца, от которого всегда исходило чувство силы и молчаливой уверенности, тогда ещё совсем молодыми; вижу изумлённые широко открытые глаза белокурого курносого Саньки, распахнутые окна старого дома и, парящее над нами, нежно-голубое облако наших надежд.

Хорошо, что есть боги

Бабушка сказала, что Рождество — от слова «рождаться» и что названо так, потому что в этот день родился Бог. Странно. Я всегда думал, что боги это не люди, а значит и рождаться они не могут. Но раз бабушка говорит, — значит, могут. А если боги рождаются, то почему тогда не умирают, как все люди на земле?..

— Игнаша, иди ешь, зайчик.

Это бабушка. Она всегда называет меня зайчиком или котиком, когда зовет кушать. Хитрит. Я знаю. Мне тогда не хочется с ней спорить, я быстро ем и обязательно показываю бабушке пустую тарелку:

— Ба, ба, стри, стри.

— Вот умница. Иди, кролик, теперь погуляй, новый аппетит нагуляй. Гуляй, пока молодой!

Бабушка у меня весёлая. Всегда поговорками или прибаутками какими-то смешными говорит. Всё время что-то делает и никогда не устаёт. Иногда я даже удивляюсь ей. Прибегаю вечером после войнушки, ноги все в комариных укусах и даже болят от беготни, есть хочется — слюнки текут. А она тут как тут, с синим тазиком в руках и совсем не усталая:

— В ногах правды нет. Садись, голубчик. Вот тазичек, вот водичка, вот мылко. Помой ножки, а потом блинчиков с молочком и спать.

И я сладко засыпаю на большой пружинной кровати с мягкой толстой периной.

— Игнаша, — ерошит бабушка мои волосы, — съешь мёдику, да и спи себе дальше.

Каждое утро, ещё темно, она мне даёт ложку мёда зачем-то, я с закрытыми глазами её слизываю и, не просыпаясь, падаю снова на любимую цветастую подушку.

Мы давно живем с бабушкой вдвоём. Мама тогда сказала, что куда-то поступила (я не понял вообще-то, куда и зачем) и что будет приезжать часто. Мама приезжала редко. Сначала я плакал. А потом мне так понравилось жить с весёлой бабушкой, что я совсем перестал плакать и ждать маминых приездов.

— Игнаша, солнышко, цветик мой василёчек, иди песенку споём.

Бабушка усаживается на деревянный стул с маленькой подушкой, а я — рядышком на низкую табуретку.

«При-и доро-о-женьке-е растёт кудрява берёза,

При-и доро-о-женьке-е растёт кудрявый Игнашенька…»

Она всегда поёт такие нескладные песенки-истории, придумывает и сразу поёт. А я кладу ей голову на колени (от бабушкиного передника пахнет пирожками с мясом) и слушаю, что будет дальше.

Однажды бабушка заболела. Это было и вправду неожиданно Я часто простужался, а она никогда не болела. Но тогда бабушка всё причитала:

— Слегла бабушка, внучек. Слегла.

«Как же „слегла“? Ведь приносила сегодня утром снова мёд на ложке. Не слегла, значит».

А ночью я слышал, как за стенкой бабушка разговаривала с Богом. Точно так разговаривала, как с живым человеком: «О Боже, Господи Всевышний, спаси и сохрани дитятко неприкаянное. Не оставляй его, сердешного, добротою своею великой и будь ему опорой незримою. Во имя отца и сына и святага духа. Аминь».

Я никогда не видел Бога и никак не мог понять, как он может быть опорой.

«Бог — самый главный. Он всё и про всех знает», — разъясняла мне бабушка каждый раз, когда я приставал к ней с расспросами о том, кто такой Бог и зачем она с ним разговаривает.

Если Бог — самый главный для бабушки, а бабушка — самая главная для меня, значит, она — тоже бог. Но ведь боги не умирают. Значит и бабушка никогда не умрет. Как хорошо. Хорошо, что есть боги…

— Бабушка, бабушка всевышняя, не оставляй Игнашу, будь ему опорой… — тихо повторял Игнаша, засыпая на любимой цветастой подушке.