Два долгих дня - [47]

Михайловский закрыл папку.

С такой вот «мудрой» системой, убеждений и взглядов оберартц Ганс Луггер оказался в плену. Как Штейнер. Как Райфельсбергер, туповатый фельдфебель, который, как и все, кто обладает ограниченным мышлением, полностью, видимо, не излечим.

Да, нелегкий путь надо было пройти от восторженного, убежденного поклонника Гитлера и его бредовых идей до столь же убежденного антифашиста. И путь этот начался не после Сталинграда, а еще раньше, когда они были уверены, что победят, д о  поражения: «Нет ни энтузиазма, нет восторга от этого отвратительнейшего из боев…» Реальность уже тогда врезалась в настроения «защитников европейских народов», едва касаясь их сознания, но и оно уже начало подтачиваться ею.

Михайловский взглянул на часы — скоро полночь, а надо как следует выспаться. День завтра не простой.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

— Привет, старший лейтенант! Давненько мы с вами не виделись, — сказал Михайловский, здороваясь с сапером. — Если не ошибаюсь, Борисенко Максим…

— Точно, товарищ майор, — выпрямился тот. — Последний раз встречались в прошлом году, когда взорвался дом у переезда.

— Да! Божьей милостью уцелели, — добродушно откликнулся Анатолий Яковлевич. — Вы тогда даром время не теряли. Вы ко мне по делу?

— Так точно! И весьма безотлагательному. Есть сведения, что здание вашего госпиталя заминировано.

— Что-о-о? Как вас понимать? — оторопело глядя на него, проговорил Михайловский. — Но позвольте… Да и где же опасность? Ну какая опасность? — И он осекся, мысленно пожелав саперу провалиться сквозь землю.

— Вот предписание. Приказ! Очень сожалею, товарищ ведущий хирург госпиталя, но вам придется немедленно удалить всех без исключения раненых и личный состав. — И он махнул рукой в сторону здания.

— Сведения точные? — спросил Михайловский. — На сто процентов или «как будто бы»? Ошибки не могло быть?

— Да-да! Мы теряем время, — нетерпеливо ответил Борисенко. — Покамест мы тут…

— Постойте! Погодите! Вы знаете, сколько в госпитале раненых? Сколько из них нуждаются в экстренной помощи? — спросил Михайловский.

— Представляю! Распишитесь! Мне очень жаль, но я не вижу другого выхода. У меня есть приказ, он не обсуждается. — И, стараясь смягчить резкость тона, он торопливо прибавил, словно бы между прочим: — Я не вижу другого выхода.

— Это ультиматум? — вмешался Самойлов, до сих пор молча стоявший рядом с Михайловским.

— Медлить нельзя. И вам и мне надо действовать как можно быстрее.

— Да… Но все-таки… Мы должны подумать… нельзя же так: бац-бац! Скоро должен приехать начальник госпиталя, подполковник Верба, пусть он и решает. Я понимаю вас, но и вы должны понять нас. Это же не дрова пораскидать. Просто ума не приложу, куда их всех девать. На улицу — смерти подобно.

— Тем не менее немедленно освободите здание. Никаких проволочек. — И Борисенко захлопнул планшет.

После ухода старшего лейтенанта Михайловский еще раз прочитал приказание, написанное от руки под копировку, и посмотрел на часы — семь пятнадцать.

— Н-да!.. Всего второй день здесь. Вот так начало! Пойдем в дом, погреемся. Я тут совсем одеревенел от холода. Веселенькая будет история, если мы все взорвемся. Заживо погребенные, — прошептал он, толкнув дверь ногой. — А ты что скажешь, комиссар? Вербы нет, командовать тебе.

— По-моему, у него есть только предположения. Малость перестраховывается, — нерешительно ответил Самойлов.

— Не морочь голову. Объявлять боевую тревогу или нет? Не припомню, чтобы нам приходилось бывать в таком переплете. Легко сказать — эвакуировать. А куда? Во двор? На снег? Палаток нет. С ума можно сойти. Кого спросить? Кому жаловаться? Связи с начсанармом нет. Обещают дать только часа через два-три! Где Верба, черт бы его побрал! Куда он запропастился? Прямо беда! Ну думай, думай, как выйти из этого положения?

— Сядем! Перестань шуметь! Я не отказываюсь разделить с тобой ответственность. Что ты все якаешь! Дело не простое. Кажется, я никогда не уходил в кусты.

— Ты представляешь, сколько часов потребуется, чтобы вынести всех раненых! Сколько человек может умереть без оказанной вовремя помощи? Ты что думаешь, я испугался за свою драгоценную жизнь?

— Не шуми. И не болтай глупостей. Пока еще рано психовать. Еще не все потеряно. Давай-ка закусим, а потом подумаем, что делать.

Хлебнув глоток водки, Самойлов подошел к окну, поглядел на только что прибывшую колонну автомобилей с ранеными, стоявшую в ожидании разгрузки.

Неожиданно грянул близкий, взрыв. Здание содрогнулось, словно наполовину оторвавшись от земли. Вслед за взрывом не послышалось ни лающих залпов зениток, ни знакомых звуков самолета. «Мина замедленного действия», — понял Самойлов, и сердце его сжалось от тревожного предчувствия.

Может быть, впервые за два года войны он ощутил с такой отчетливостью страшное бремя ответственности. А внутренний голос шептал: «Это не так сложно, ничего, в сущности, не произойдет — вынесем на некоторое время из здания… некоторым все равно не выжить… Анатолий за раненых последнюю каплю крови отдаст, а вот тоже растерялся…» Какое-то неприятное чувство овладело им. Ему стало тяжело глядеть на Михайловского. Он понимал, что сейчас должен принять решение, от которого зависит жизнь или смерть сотен раненых.