Два чемодана воспоминаний - [26]

Шрифт
Интервал

Симха разрыдался.

Когда Авром начал читать молитву при застегивании ремня, мать выгнала его из ванной. Но он продолжал кричать с другого конца квартиры: «Будь благословен, Владыка Вселенной, препоясывающий Израиль могуществом!»


Когда около шести вечера я вернулась на свой чердак, температура внутри него приближалась к точке кипения. Чтобы не случилось пожара, я распахнула окна. Потом разделась и сунула голову под кран. Теплая, пахнущая ржавчиной вода смочила волосы и, как только я выпрямилась, потекла ручейками по спине. Это не принесло облегчения. Воздух за окном был абсолютно неподвижен. Жаркое марево стояло в комнате.

Голова раскалывалась. Я явно перевозбудилась из-за ссоры с привратником. Больше всего сердило меня, даже приводило в бешенство то, что покой мой был нарушен таким ничтожеством. Меня тошнило от отвращения. Я прилегла на постель, повернулась на бок и свернулась калачиком. Скоро я почувствовала, что успокаиваюсь, что глаза мои закрываются. Последнее, что я видела, был толстый том, который я читала накануне перед сном. Он лежал открытым на столе, словно ждущий своего часа возлюбленный.

Я заснула, и мне привиделась большая синагога. Свечи озаряли стены, выложенные голубой мозаикой, и длинные ряды хасидов в черных лапсердаках и меховых шапках. Сперва я подумала, что они молятся вместе, но, приглядевшись, поняла, что каждый погружен в чтение своей книги. С наслаждением переворачивали они страницы, подносили книги к губам, бесстыдно оглаживали переплеты. Все громче и громче звучали слова древнего языка, проникая в глубины сознания и заставляя их в экстазе раскачиваться вперед и назад, постанывая и воркуя от удовольствия. Огоньки свечей, потрескивая, дрожали над залом.

Меня разбудило воркованье голубей. Смеркалось. Я оделась и вышла к Шельде. Ветра не было и там, но близость реки создавала иллюзию прохлады. Я села у воды, прислонившись к причальной тумбе, и вдруг вспомнила слова, которые выкрикивал Авром. Будь благословен, Владыка Вселенной, препоясывающий Израиль могуществом. В чем оно, могущество Израиля? Для Калманов, во всяком случае, оно не связано с силой, сопротивлением, но с покорностью и терпением. И кто он такой, этот Израиль? Калманы, изолировавшиеся от враждебного мира? Дядюшка Апфелшнитт, не приемлющий их замкнутости? Отец, хранящий прошлое в сердце своем, мама, для которой принадлежность к еврейству означает боль, или все они вместе?

По Торе, Бог избрал евреев, чтобы они несли свет другим народам. Но Тора отстала от времени. Даже папуасы и лапландцы обзавелись, всем назло, электрическими лампочками. Избранность, Ausrottung[21]. Между этими двумя словами — многовековые попытки евреев найти свое место в мире, неспособном их понять. Фатальные слова, истинного значения которых я не могла постичь, хотя знала, какие последствия они имели для людей, окружавших меня. Избранность и Ausrottung — противоположные полюса конфликта еврейского самосознания, частью которого я хотела стать.

А Бог? Где-то я прочла, что эскимосы, бродя в одиночку по полярным снегам, ставили на определенных расстояниях друг от друга инокок, кучу камней, казавшуюся издали человеческой фигурой. Прежде чем продолжать путь, эскимос прощался с этими камнями, разговаривал с ними или пел им песни. И может быть, ему чудилось, что альтер эго этих камней машет ему вслед? Эти темные фигуры, во всяком случае, помогали ему не сойти с ума среди бескрайних снегов.

Для дядюшки Апфелшнитта, Калманов и миллионов других Бог — вроде инокока эскимосов. К Нему обращают они свой взгляд, с Ним разговаривают, Ему поют. Они делают это с такой убежденностью и так долго, что давно позабыли, что сами сотворили Его и наделили душой, как рабби Лёв, ожививший Голема.

Я знала, что привратник будет мстить. В его примитивном понимании я была виновна не только в порче плаща, но и — это особенно грело его душу — во всех неприятностях его жизни.

В вечер после инцидента мне удалось незаметно покинуть дом Калманов, но о повторной удаче нечего было даже мечтать. Я ожидала, что назавтра он набросится на меня, так оно и случилось. Стоило мне подойти к лестнице, как привратник возник передо мною.

— За разорванный плащ придется заплатить, — прошипел он. — Это будет тебе стоить тысячу пятьсот франков.

— Вряд ли имеет смысл торопиться, — сказала я спокойно. — Я вижу, на вас надет другой.

— Конечно, у меня их было два, и каждую неделю один я отдавал в стирку. А как же иначе, в эдакой грязище!

— Я не собираюсь платить вам полторы тысячи франков.

Он заскрипел зубами от злости:

— Мне придется сообщить обо всем хозяину, в Брюссель.

— На здоровье. Только не забудьте добавить, что плащ был порван, когда вы пытались покалечить одного из жильцов дома.

И я стала подниматься по лестнице, не обращая внимания на его бессильные проклятья.


Но он и не думал оставлять меня в покое. Когда я отправлялась с детьми в парк, он налетел на меня, как боксер.

— Я верно понял, ты не собираешься платить за плащ? — угрожающе спросил он, я утвердительно кивнула, и он исчез.

Когда мы вернулись, он появился с новой идеей.


Рекомендуем почитать
Общение с детьми

Он встретил другую женщину. Брак разрушен. От него осталось только судебное дозволение общаться с детьми «в разумных пределах». И теперь он живет от воскресенья до воскресенья…


Жестяной пожарный

Василий Зубакин написал авантюрный роман о жизни ровесника ХХ века барона д’Астье – аристократа из высшего парижского света, поэта-декадента, наркомана, ловеласа, флотского офицера, героя-подпольщика, одного из руководителей Французского Сопротивления, а потом – участника глобальной борьбы за мир и даже лауреата международной Ленинской премии. «В его квартире висят портреты его предков; почти все они были министрами внутренних дел: кто у Наполеона, кто у Луи-Филиппа… Генерал де Голль назначил д’Астье министром внутренних дел.


КНДР наизнанку

А вы когда-нибудь слышали о северокорейских белых собаках Пхунсанкэ? Или о том, как устроен северокорейский общепит и что там подают? А о том, каков быт простых северокорейских товарищей? Действия разворачиваются на северо-востоке Северной Кореи в приморском городе Расон. В книге рассказывается о том, как страна "переживала" отголоски мировой пандемии, откуда в Расоне появились россияне и о взгляде дальневосточницы, прожившей почти три года в Северной Корее, на эту страну изнутри.


В пору скошенных трав

Герои книги Николая Димчевского — наши современники, люди старшего и среднего поколения, характеры сильные, самобытные, их жизнь пронизана глубоким драматизмом. Главный герой повести «Дед» — пожилой сельский фельдшер. Это поистине мастер на все руки — он и плотник, и столяр, и пасечник, и человек сложной и трагической судьбы, прекрасный специалист в своем лекарском деле. Повесть «Только не забудь» — о войне, о последних ее двух годах. Тяжелая тыловая жизнь показана глазами юноши-школьника, так и не сумевшего вырваться на фронт, куда он, как и многие его сверстники, стремился.


Сохрани, Господи!

"... У меня есть собака, а значит у меня есть кусочек души. И когда мне бывает грустно, а знаешь ли ты, что значит собака, когда тебе грустно? Так вот, когда мне бывает грустно я говорю ей :' Собака, а хочешь я буду твоей собакой?" ..." Много-много лет назад я где-то прочла этот перевод чьего то стихотворения и запомнила его на всю жизнь. Так вышло, что это стало девизом моей жизни...


Акулы во дни спасателей

1995-й, Гавайи. Отправившись с родителями кататься на яхте, семилетний Ноа Флорес падает за борт. Когда поверхность воды вспенивается от акульих плавников, все замирают от ужаса — малыш обречен. Но происходит чудо — одна из акул, осторожно держа Ноа в пасти, доставляет его к борту судна. Эта история становится семейной легендой. Семья Ноа, пострадавшая, как и многие жители островов, от краха сахарно-тростниковой промышленности, сочла странное происшествие знаком благосклонности гавайских богов. А позже, когда у мальчика проявились особые способности, родные окончательно в этом уверились.


Пятый угол

Повесть Израиля Меттера «Пятый угол» была написана в 1967 году, переводилась на основные европейские языки, но в СССР впервые без цензурных изъятий вышла только в годы перестройки. После этого она была удостоена итальянской премии «Гринцана Кавур». Повесть охватывает двадцать лет жизни главного героя — типичного советского еврея, загнанного сталинским режимом в «пятый угол».


Третья мировая Баси Соломоновны

В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.


Русский роман

Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).


Свежо предание

Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.