Дурнушка - [15]

Да, да, он был прав, тысячу раз прав.

Что-то родственное, трогательное незаметно влилось в наши взаимные отношения.

И теперь, несясь стрелою в маленьких саночках по ровной дороге на самую дальнюю окраину Петербургской стороны, я вся была полна этим моим убеждением.

— Вам не холодно, Наташа? — наклонился он ко мне, как раз в ту минуту, когда моя голова была полна мыслью о нем.

— Нет, нет, благодарю вас! Мне так хорошо!

Сани остановились перед домом, где ютилась семья бедной больной вдовы чиновника, Осиповой, моей главной клиентки.

Около двух лет не вставала она с постели, прикованная к ней острыми припадками ревматизма. С нею жили двое малолетних мальчиков, ее сыновей, по седьмому и по восьмому году, и взрослая дочь, молодая, двадцатилетняя девушка.

Они все были дома, в маленькой комнатке, которую я нанимала для них. Молодая девушка только что вернулась от портнихи, куда ходила по моей же протекции учиться кройке и шитью. Мальчуганы тоже были налицо. И все это при моем внезапном появлении ринулось мне навстречу, радуясь и ликуя, говоря разом в одно время, ловя и целуя мои зазябшие руки.

Мне было очень неловко перед Сергеем за эту, как мне казалось, аффектированную встречу, а между тем где-то в самой глубине сердца затеплился огонек невольного тщеславия и удовлетворенной гордости.

«Смотри, — казалось, говорил мой внутренний голос скромно отошедшему в сторону Сергею, — ты видишь, эти люди любят и знают меня. Ты не ошибся во мне, они могут подтвердить тебе это. Я добра и милосердна, и ты можешь гордиться мною».

И тут же я краснела от стыда за мои, как мне казалось, безобразные мысли. Я пришла бы в ужас, если бы кто прочел их на моем лице!

«Да разве эта доброта и это милосердие являлись не вследствие того только что я — дурнушка? — скептически обуздывала я тут же мои тщеславные порывы. — Если бы я была хороша собою, уделяла ли бы я столько времени и денег этим беднякам? Разве не удовлетворяло меня сознание моего тщеславия, глупого тщеславия, быть милосердной, не будучи красивой, и этим хотя бы зарекомендовать себя в глазах людей? Разве не это же глупое тщеславие руководило моими добрыми порывами?»

Но, Боже мой, как удивились мои бедные люди, когда я сказала им о моей помолвке.

— Знаете, я — невеста, — шепнула я, точно стыдясь, почти на ухо больной, в то время как Сергей занялся мальчуганами.

Этого она никак не ожидала.

В первую минуту моего появление в обществе красивого и элегантного спутника она не спускала с него недоумевающих глаз.

Когда Осипова выслушала ошеломившую ее новость, я жадно впилась в ее глаза глазами, как бы боясь пропустить произведенное этим на нее впечатление. Мне казалось, что мое известие должно поразить ее. Слишком дурна и незначительна была я, чтобы обладать таким счастьем.

Но я ошиблась.

— Дай Бог! Дай Бог вам счастья, золотая наша княжна! — заговорила она, улыбаясь и плача в одно и то же время. — Молитва ваша услышана: послал вам Господь счастье! Заслужили вы его вполне, святая вы наша! Божий вы ангел! — заключила она, почти с восторгом глядя мне в лицо.

Подбежала и дочь ее, сероглазая девушка с бледным, истощенным лицом и обняла меня от всего сердца.

Сергей стоял тут же и смотрел на эту сцену очень внимательно и очень серьезно.

От Осиповых мы проехали к другим беднякам. И всюду меня встречали с тем же светлым радостным чувством.

На обратном пути мы долго молчали.

Уже около самого дома, выпуская меня из саней, мой жених проговорил, с особенною нежностью целуя мою руку:

— Так вот вы какая, Наташа! Ото всех и каждого я только и слышал о том, что вы — девушка редкой доброты… Сегодня я убедился в этом воочию. Вы ангел, Наташа, вы не от мира сего, я вам говорил это уже тысячу раз. И если бы вы знали, что с сегодняшнего дня вы стали для меня еще дороже, еще милее… Я вас люблю, люблю… Наташа, крепко люблю…

XVI

Через две недели мы венчались.

Я мало сознавала окружающее. Какой-то не то сон, не то туман окружал меня своей непроницаемой пеленою, застилая от меня весь остальной мир. Я двигалась и говорила, как заведенная машина. Безотчетно-покорно отдавалась я в распоряжение парикмахера, водрузившего на моей голове сложную фантастическую прическу. С такою же безотчетною покорностью, по настоянию tante Lise, в силу нашего русского обычая, протянула я ноги преклонившему передо мною колена моему шаферу Виве, с тем, чтобы он надел на меня белые венчальные туфельки со вложенными в них блестящими золотыми монетами. В том же тумане подчинялась я ловким и быстрым рукам неизбежной мадам Люси, заканчивающей последние штрихи на моем венчальном наряде, и, когда, наконец, мои невольные мучители выпустили меня на свободу, я вдоволь могла насмотреться на мою преобразившуюся особу. Белое платье, как это ни странно, скрадывало на сколько можно, мое безобразие, высокая и пышная прическа с красивыми ondulations[8] по обе стороны ровного, как ниточка, пробора и небрежно накинутые волны легкой, как дым, фаты, окруженной венком fleur d'orange'а,[9] делали меня много лучше обыкновенного. По крайней мере, так находили Лили и Кити, помогавшие мне одеваться к венцу.