Дурной возраст - [10]

В ужасе она перестала вырываться, и Эрве помог ей встать. Однако голова в мешке продолжала дергаться. То и дело она повторяла:

— Оставьте меня… Оставьте меня…

Люсьен вспомнил, что где-то в коробке для мелочей должен быть карманный фонарик. Он открыл дверцу машины, пошарил наугад, что-то упало и подскочило на полу, наконец фонарик нашелся. Он протянул его Эрве, который с потрясающим хладнокровием ткнул им в бок «телке», словно это в самом деле был пистолет.

— Марш! А то пулю в затылок!

Эрве перебарщивал, но было совершенно очевидно, что он развлекается. Под конвоем девушка неуверенными шагами подошла к дому.

— Осторожно, ступени!

Она послушно перешагнула через препятствие и вошла в кухню. Эрве довел ее до двери в комнату и знаком подозвал Люсьена:

— Сверток с едой!

Люсьен и забыл о нем. Пришлось сбегать. Эрве развернул его одной рукой и достал оттуда второй электрический фонарик, зажег.

— Возьми, — сказал он девушке все с той же жесткостью. — Сделаешь шесть шагов… ровно шесть… И чтоб не двигаться. Иди!

Он отпустил ее. Она пошла нетвердой походкой, глухое рыдание время от времени судорогой сводило плечи.

— Считаю, — пояснил Эрве. — Раз… два… три… четыре… пять… шесть… Отлично.

Он приподнял крышку сундука и бросил на постель сверток с одеялами, затем не торопясь развернул бумагу, в которую были завернуты продукты, смял ее и положил в карман.

— У тебя есть где спать и что жрать. Тебе оставляют фонарик. Когда услышишь, как закрывается дверь, возьмешь сумку. Затем я тебе скажу, что с ней делать. Ясно?

Он вернулся на кухню в сопровождении Люсьена, который, прежде чем выйти, в последний раз взглянул на окаменевшую девушку, зажавшую в опущенной как плеть руке лампочку. Эрве потянул дверь на себя и пополам согнулся от беззвучного смеха. Ткнул кулаком приятеля.

— Ну, видишь, как все просто? — шепнул он.

Они прислушались. Телка едва шевелилась, как зверек в клетке.

— А теперь верни сумку, — скомандовал Эрве.

И, так как все стихло, повторил с угрозой в голосе:

— Ну… Скоро?

— Да, месье.

Они дружно прыснули.

— Какова дрессировка, а? — прошептал Эрве.

Они подождали еще немного, затем она робко постучала в дверь.

— Смотри без глупостей, а? Чуть приоткроешь дверь и бросишь сумку.

Она выбросила сумку на кухню и сама прикрыла дверь, которую Эрве запер на ключ. Он положил сумку в угол, и они вышли. Пришлось повозиться, чтобы повернуть ключ, который, видно, заело. Эрве показал связку Люсьену.

— Представь, мне что-то помешает в воскресенье вечером. Не исключено, никогда ведь не знаешь. Надо, чтобы ты приехал, привез ей поесть. Спрячем-ка ключи здесь.

Он направил луч фонарика к низу стены. Чуть выше поверхности земли виднелась довольно широкая щель, куда они и сунули связку.

— Ты что, смеешься? — спросил встревоженный Люсьен.

— А что? Чем ты недоволен? Я говорю, чтобы комар носу не подточил. А теперь — сматываемся. Подожди!

Он прислушался. Влажным ветром в лицо швырнуло прядь волос. Налетевший издалека, пресный, почти что теплый ветер обшаривал окружающее пространство. Светом фар высвечивало угол дома и сразу за ним расплывчатую даль лугов. Если бы «телка» вздумала звать на помощь, ее никто бы не услышал.

— Отец тут вылавливал во каких лещей! — сказал Эрве. — Пойди-ка посмотри, не забыли ли мы что.

Он посветил фонариком внутри машины.

— Боже, ее сумка… Какое везение, что я взглянул. Да еще открылась, черт!

Он бросил фонарик Люсьену — тот поймал его на лету.

— Помоги-ка.

Он наклонился, подобрал какие-то предметы, как попало сунул их обратно в сумочку. Пошарил под сиденьями.

— Ничего не видно в этой чертовой тачке. Ты не можешь получше посветить? А, пудреница… расческа… шариковая ручка… Кажется, все.

Он выпрямился.

— Приведи немножко в порядок все, что на заднем сиденье. Разворошил малость аптеку твоего отца… Я отнесу ей сумку и вернусь.

Люсьен сложил разбросанные коробки. Почему, черт возьми, доктор такой невнимательный? Вечно все теряет. Не лучше ли всем этим лекарствам, футлярчикам с образцами покоиться в стеклянном шкафу врачебного кабинета? Он привел в подобающий вид сиденье, снова наклеил на стекло кадуцей, который Эрве из осторожности отклеил.

Вернулся приятель, проскользнул рядом на сиденье.

— Ну как, все в порядке, глупыш?

— Как она? — спросил Люсьен.

— Смирнехонька. Не колышется. Который час? Семь тридцать… Недурно, а? Когда твой отец вернется с работы, он найдет тебя за столом как ни в чем не бывало.

Люсьен уверенно вырулил на полосу главной магистрали и, твердо держа руль одной рукой, обнял друга за шею.

— Послезавтра заезжай ко мне к шести тридцати. Но не раньше — по воскресеньям прислуга выходная, и отец к вечеру уходит в свой клуб. Жизнь у него, у старика, — тоска зеленая. Домой возвращается часам к девяти-десяти.

— Все утрясется, — уверенно сказал Эрве. — Вот увидишь, нас оставят в покое. Спорим: она соберет вещички?

Люсьен не ответил, только спросил:

— Который час?

— Без десяти восемь. Что, поздно?

— Может, нет еще.

Люсьен нажал на газ, издалека с облегчением заметил освещенный фасад гаража, навес в виде раковины компании Шелл над бензоколонками. Фу, приехали. У входа в гараж маячили две фигуры.