Дурная кровь - [60]

— Иди сюда, — позвала она, и он послушался. Она развязала галстук и начала расстегивать рубашку. “Держи себя в руках”, — мысленно приказал он своему телу.

— Что ты делаешь? — тихо спросил он.

— Я полагаю, что галстука у тебя другого нет, значит, надо менять рубашку. Какие у тебя есть?

Она залезла в сумку и достала белую рубашку.

— Пойдет, — сказала она и бросила ему рубашку. И тут же резко сменила тему:

— Нет, мы не можем представлять дело так, будто приехали искать их ошибки. Это будет очень неприятно и для Ларнера, и для его начальства.

— То есть мы заостряем внимание на шведской теме? — спросил он, завязывая галстук.

— Я думаю, да. Хотя сначала мы можем сделать щедрый жест — поделиться нашей информацией. Может, они что-то к этому добавят, но прежде всего это демонстрация нашей доброй воли. Карты на стол. Может, в ответ и они нам свои карты откроют.

— Таким образом, стратегия: 1) делимся тем, что знаем, 2) говорим, что хотим просмотреть материалы дела, чтобы найти шведский след.

— И действовать так, чтобы они не сомневались: мы только ищем шведский след. Не в ущерб их интересам. Нужно быть дипломатами. Сможешь?

Он понимал, что должен обидеться, но это были первые слова, адресованные Черстин ему не по работе, а лично.

— Да, — только и сказал он.

— Как ты знаешь, я довольно тщательно проработала материалы, которые мы от них получили. Я не знаю, насколько они полные, но у меня сложилось впечатление, что Ларнер слишком увлекся охотой за Уэйном Дженнингсом. Когда того не стало, не стало и версий. В материалах по второй серии убийств нет ни одной гипотезы. Может, я ошибаюсь, но мне кажется, что Ларнер сдался после неудачи с Дженнингсом. Теперь он просто собирает факты. А сделать можно было бы многое, особенно для расследования убийств второй серии.

Йельм кивнул. Даже не будучи хорошо знаком с материалами, он видел, что вторая серия убийств после пятнадцатилетнего перерыва застала американцев врасплох.

— Значит, ты считаешь, что про КГБ говорить не надо? — с серьезной миной спросил он.

— Пока подождем, — так же серьезно отозвалась она.

* * *

Ланч, на который пригласил их Рэй Ларнер, оказался огромной порцией приготовленной по всем правилам пасты карбонара в крошечном ресторанчике “Божественная комедия” на 11-ой улице. Они удивились, увидев на столе шведскую минеральную воду “Лука”, но потом вспомнили, что мир стал маленьким. Ларнер был в ударе и говорил исключительно об итальянской кухне, от остальных вопросов он с пренебрежением отмахивался. Долгий и мучительный спор о том, откуда привозят лучшее оливковое масло — из Италии или из Испании, — кончился тем, что Черстин, вспомнив, что хотела быть дипломатичной, согласилась на Италию. Греция, за которую голосовал Йельм, не нашла поддержки. Зато с соседнего стола неожиданно поступило предложение: “Австралия”.

— Вот выйду на пенсию, перееду в Италию, — заявил Ларнер громогласно. — Вдовец-пенсионер там может процветать. Умру от злоупотребления пастой, оливковым маслом, чесноком и красным вином.

Да, он поистине был нетипичным сотрудником ФБР.

— Значит, вы вдовец? — сочувственно спросила Черстин.

— Моя жена умерла в этом году, — бодро ответил Ларнер, не переставая жевать. — Скорбь постепенно сменяется легкомысленным чувством освобождения. Если раньше не сопьешься и не кончишь жизнь самоубийством. Так бывает почти всегда.

— А дети у вас есть? — спросил Йельм.

— Нет, — ответил Ларнер. — Мы хотели ребенка вплоть до моего участия в деле К. Но он отнял у меня веру в людей. Нельзя рожать детей в мире, где родятся К. Но это не я придумал.

— А у меня есть, — сказал Йельм. — Есть дети.

— Тогда у вас еще не было К. Посмотрим, будут ли у вас внуки.

— При Гитлере тоже дети рождались, — сказала Черстин.

Рэй Ларнер на мгновение замолчал, потом нагнулся к ней:

— А у вас есть дети, Халм?

Она покачала головой.

— Я вам вечером кое-что покажу, — сказал Ларнер и откинулся на спинку стула. — Это навсегда отобьет у вас охоту заводить детей.

* * *

“Zero tolerance”. Это понятие стало в Нью-Йорке ключевым. Это был эвфемизм, означающий отсутствие толерантности, и он был очень удобен. Говоря иначе, полиции приказали исключить толерантность по отношению к любым проявлениям беззакония. При малейшем нарушении закона людей арестовывали. За этим стояла теория эффекта домино: если ликвидировать мелких преступников, автоматически ликвидируются крупные. Считалось, что те, кто совершает серьезные преступления, совершают и множество мелких, именно тогда их реально обезвредить.

Работая в федеральном учреждении, Рэй Ларнер не имел отношения к полиции штата и, хоть и жил в центре Нью-Йорка, сам в реализации проекта не участвовал. Обсуждая эти спорные вопросы с гостями, он, всегда открытый, становился сдержанным. Однако слушатели заметили в его голосе особые нотки, которые появлялись, когда он рассказывал о нововведениях. Возможно, так прорывалось наружу скрытое беспокойство по поводу будущего развития событий.

Естественно, проект был вынужденной мерой. Ситуация в Нью-Йорке в какой-то момент стала катастрофической. Количество убийств зашкаливало. Полиция и правосудие были бессильны. Вариантов было два: долгосрочные и краткосрочные меры, профилактика и наказание. Но пока размышляли, положение стало критическим, и выход остался только один. Попытки укрепления чувства человеческого достоинства, создание альтернативы наркотикам и быстрой наживе не могли дать нужный результат. Эта работа требовала времени, она требовала изменения традиций, которые складывались не одну сотню лет. Поэтому было решено объединить долгосрочные и краткосрочные меры, профилактику и санацию.