Дурман-трава - [60]

Серафим стал натягивать тулуп.

— Ну что ж, мужики, пойдем, что ль, проверим: какой там такой заговоренный зверь бродит?

Трое старателей во главе с Серафимом отправились к чертову коридору. Через несколько часов подошли они к тоннелю. По пути встречались свежие следы оленей и медведей. С предосторожностями подкрались они к входу.

Стояла тишина, молчали скалы и кедры. Ветер, задувая в коридор, рождал тихие свистящие звуки. Серая влага, стекавшая монотонными каплями со сталактитовых натеков потолка, звенела тонкими колокольцами. Тишина успокоила, напряженность пропала сама собой.

Неожиданно Серафим закричал, заставив всех крепко сжать ружья.

— Вот он!.. — Саганов остановился и, несколько раз поклонившись неизвестно кому, сказал торжественно:

— Спасибо, Кайраган! Спасибо, Пурган (бог)! Ты внял мне и помог справиться с великим зверем.

В конце тоннеля, почти у самого его дальнего выхода, была глубокая яма, припорошенная снегом, — туда показывал охотник.

— Мужики! — воскликнул Митрофан. — То ль у меня троится с голодухи в глазах, то ль вижу трех медведей в яме. Вот тебе и заговоренный медведь! Вот это благое дело!

Все бросились к яме, там лежали, накатившись друг на друга, три крупных бурых медведя.

Серафим сполз в яму, к медведям. Рассмеялся, гордо посмотрел на мужиков и покраснел от удовольствия.

— Фарт пришел большой! Не слыхал я, чтоб кто-нибудь на Саянах в один раз трех мишек добыл.

На тропе, откуда пришли медведи, старатели разглядели припорошенные уже следы.

— Непонятно! Как это второй и третий зверюги не услышали твоих выстрелов. Нарошное дело. Ох, нарошное. За жизнь такого не встречал. Тут уж не без твоего Кайрагана обошлось! — усмехнулся Митрофан.

— Он, он, конечно, Кайраган помог, — согласился тоф и стал снова кланяться кому-то невидимому. А вы смеялись, ой, нехорошо, ой, нехорошо, — закрутил он головой. — Прости их, дорогой Кайраган, прости, Пурган! — еще истовее стал кланяться охотник.

— Погоди ты, Серафимушка, с твоим Пурганом, — остановил его старый бригадир. — Проверим давай, как так вышло. Иди-ка ты покудова по тропе. Вдоль конгломерата, да-да, до той самой красной стены, а мы с ребятами в этом коридоре попалим. Как не будешь слышать пальбы — топай к нам.

Старатели, довольные экспериментом бригадира, разряжали ружья. Серафим не появлялся.

— Постой-ка, мужики, тормози стрельбу. Что-то долго его нет.

— Точно, — подтвердил кто-то.

Серафим стоял печальный в нескольких шагах от входа в коридор, о чем-то напряженно думая. Глаза его смотрели в красную стену, губы и редкие усы над ними шевелились. Он что-то нашептывал.

— Серафимушка-а! — окликнул его Митрофан.

Охотник вздрогнул и, будто очнувшись от сна, обернулся к старателям. Постояв молча, он рассеянно улыбнулся.

— Ты что там колдуешь, Серафимушка, добытчик ты наш? — Митрофан подошел ближе.

— Ничего, ничего, Николаич, — смутился охотник, — прав ты оказался, не Кайраган помог мне, а вот эта чертова красная скала, видишь, она пористая… Она поглотила грохот моего ружья еще тогда. Ваших выстрелов я тоже не слыхал уже через восемь шагов. — Он наклонил голову и прошептал: — Прости меня, Кайраган, я не виноват…

— Вот тебе и заговоренный зверь, — засмеялся бригадир. — А ты — Пурган-Пурган. Теперь до весны доживем.

Набив рюкзаки свежим мясом и навьючив оленей, вышли в обратный путь.

* * *

Стоял последний день Соок аи — «холодного месяца» декабря накануне Нового года. Деревья покрылись мохнатыми куржаками. Бурные реки Саян задремали под ледяным покрывалом в ожидании апреля. Зимовье старателей глубоко спряталось в рождественском снегу. Одинокий олень спал у избы. В саянские горы входил новый месяц Куруг Ёг — месяц «сухой юрты», так прозвали январь люди небольшого горного народа — тофалары.

О ТЕХ, КТО ЖИВЕТ НА ДЖОЕ

Западные Саяны. Устье реки Джой, впадающей в Енисей. Там, наверное, и по сей день живут лесники Кондрат и Николай — отец и сын. На высоком берегу Енисея поставили они тогда свежевытесанный крест, похоронили старика Григория. Здоровый был мужик. Руки — что у старого кедра сучья. Было в его жизни, что этими руками пришлось придушить напавшую крупную рысь, ходил и на медведя с одной рогатиной. Но однажды сорвался со скалы, упав на осыпь, и, казалось, миновал беду — ни царапины, ни ушибов, ни ссадин, да стряхнул старик внутренности, будто что-то оборвалось под ребрами. Занемог так, что и травы таежные не помогли. Поехал к врачам в Новосибирск, там, по их взглядам тайным, сочувственным, догадался, что дело его непоправимо и поздно браться им за лечение. Вернулся домой, несколько дней бродил в одиночку по тайге, оглядывая свои родные долины и горы, обнимал холодные стволы кедров и пихт. Будто с матерью, прощался с тайгою старый лесник. Сильный был и телом и характером кержак Григорий, не уважал слабость, а тут такое нашло на него самого, что обузой мог стать, и не позволил себе этого. Как простился с местностью родимой, пошел к Енисею, и приняла его холодная река. Не думали, однако, младшие хозяева лесничества, что своею волей оборвал Григорий жизнь, да старик пасечник с Верхнего хутора, видевший, как случилось все, разуверил: «Не похоже, чтоб Григорий снова сорвался по неловкости, тут, видать, он сам себе таку судьбу избрал…» Тело его прибило к берегу у самого устья Джоя, родичи похоронили его на берегу, поставив громадных размеров крест, под стать самому Григорию.