Дурман-трава - [38]

— Явился, не запылился, — проворчал он недовольно, — а я без тебя соскучил. Что так долго?..

Терентий промолчал.

— Ты что ж, один? — спросил настороженно Сухарь.

— А ты?

— Как же! Со мной барбосина.

«Выродок», — подумал Терентий, с трудом сдерживаясь, чтобы не расквасить его нахальную физиономию. «Ждет, что скажу о Родьке. Видно, что ждет».

— Вот что, Сухарь, сучий потрох… эх, как бы я тебя сейчас, — зло прошипел он, но сдержался и спокойно закончил: — Разогревай жратву, да поживей…

Сухарь вздрогнул. Он уже выпростался из спальника и сидел теперь на нарах, свесив босые ноги на пол. Рука его, сама по себе, потянулась в изголовье. Он не спускал глаз с вошедшего и тянулся медленно, напряженно.

— За пером не лезь, я маху не дам, — остановил его потуги Терентий. — Слышишь, падла. И запомни, гад, если хоть раз я почувствую, что ты только подумал об этом, пеняй на себя. Если там я позволял тебе шалости, сучий ты потрох, уважая твою старость, то уж теперь, натаскавши за лямку Родьку, я тебя этими самыми руками задавлю, и ни одна жилка не дрогнет. Исправила меня эта дорожка от болезни, ох исправила.

— Вот ты как запел, малек, — удивился Сухарь и замигал левым глазом, но тут дверь отворилась.

На пороге, опираясь на палку, стоял Родька. Лицо его было похоже на гипсовую маску. Сухарь не мог долго смотреть в его жаркие глаза, видел он в них смерть свою, уловил и решимость, отчаянную и непрощающую. Сухарь потупил глаза.

— Спрячь нож, говорю!

— Ты понял, что тебе говорит человек. Вот, Сухарь, теперь мотай на ус! Если ты мизинцем своим грязным заденешь его или даже плечом коснешься… Так я, никудышная твоя мать, из гроба вывернусь, но твою гнилую глотку перегрызу, аж до самого нёба, отродье твое поганое, кровь из тебя пущу, сука… — Родька в бешенстве хлопнул палкой об пол и медленно, волоча за собой больную ногу, поковылял к парам Сухарь замешкался перед ним, растерялся…

— Да сгинь ты, гнида! Дай человеку сесть, — брезгливо оттолкнув его, Родька тяжело опрокинулся на нары. Отдышавшись и переведя дыхание, уже спокойнее он добавил: — А вину свою, выродок, искупай честь по чести. Если я к приходу геологов не встану на ноги, лучше сам подохни. Да лучше бы я тебя и вовсе не знал, даже думать о тебе и то тошнит, какая ты есть сука.

Сухарь, слушая его с беспокойством, злобно зыркнул на Терентия:

— Перевел в свою веру… быстро. — Потом, словно спохватившись, спрыгнул с нар и заюлил вокруг плиты. — После чайку и в баньку не мешало бы с дороги-то, — добавил он изменившимся вдруг шестерочным голосом.

— Не мешало, не мешало. — Родька крепко выругался, плюнув в сердцах в Колькину сторону. — Вишь, Тереша, это гнидское отродье и шестерить выучено. Все сумею, все поспею… Ух! — Родька сжал кулаки. — Убью… — сказал он, помолчав, приваливаясь к стене. Еще через минуту он спал.

Терентий напился чаю и, задержав Сухаря за рукав, сказал:

— Не шути больше, мужик. Лучше хреновый мир, чем веселая резня. За чай спасибо, — добавил он, расслабляясь.

Покачиваясь от усталости, добрел он доы пар и, не раздеваясь, рухнул рядом с Родькой. Сон одолел его в то же мгновенье.

7

Проснулся он от звона кастрюль и мисок, запаха кислых щей. Открыв глаза, увидел сгорбленную фигуру Сухаря у плиты, тот запекал сухари в масле.

Терентий, постонав и расправив затекшие плечи, сел на нарах, сонно протирая глаза, потом перелез через Родьку и отправился на запах еды. Подойдя к столу, он долго с наслаждением смотрел на расставленные там угощения.

— Вставай, Родька, — позвал он, — тут такое творится!

Родька пошевелился. Приподнялся на локтях, втянул носом пряные запахи.

— Сухарь-то! Кулинар, оказывается, — удивился Терентий. — Ты чего ж не ушел, Сухарь, аль одиночества боишься?

Сухарь, не обращая на них внимания и уставившись в шкварчившую сковороду, заметил:

— Мой пахан был шефом в этом деле, князьям готовил… Не ушел, потому половодье на дворе, скоро весь лес зальет…

— Тогда день добрый, Сухарь, коли так, — сказал Родька, кряхтя и потягиваясь, — значит, ты не совсем пропащий, раз дело хорошее знаешь, а уйти всегда можешь, за полу тебя не держат…

— Здоровы и вы, — уже без эмоций в голосе сказал Сухарь. — Какое это дело… Вот если б было у меня свое заведение. Ну хоть маленький кабачок, — с тоской, мечтательно протянул Сухарь. — Отбою бы не было от желающих вкусно покушать.

— А что, твой старик в самом деле шефом был? — поинтересовался Родька. — Без вранья?

— Без дураков… А сейчас бы, к примеру, я его в удовольствие одно задавил бы. Только кадычина шваркнул бы меж ладошек. Поди, не помер на вольготной житухе. Так бы взял за глотку и «рррасс»… и с памяти вон…

— За что так-то? — удивился Родька.

Сухарь, заскрипев зубами, встал и хмуро оглядел комнату по углам, словно отыскивая там обидчика своего, старика. Лицо его стало угрюмым и плоским. Заметив перед собой присмиревших Терентия и Родьку, он вдруг грубо выругался и неожиданно ухмыльнулся.

— Ишь, хвосты-то поприжали, огольцы… А твое-то какое такое дело, сопля, до моей жисти? — спросил он и, не ожидая ответа, отвернул глаза от света и по-прежнему стоял у плиты непроницаемый, только сгорбившийся и будто постаревший на глазах человек.