Дурман-трава - [25]

— Что с тобой, куда?..

— Гейзеры… Гейзеры хочу посмотреть, — соврал он и добавил: — Долина-то в двух днях ходу, обидно не повидать чудо.

— Конечно, — она грустно улыбнулась. — Конечно, быть на Камчатке и не повидать… — Она хотела пойти с ним, но он не предлагал, а потому только спросила: — Надолго?

— Я скоро вернусь.

— Тереша, но я буду скучать и жалеть, что не смогла пойти с тобой.

Не оборачиваясь, он торопился уложить рюкзак.

— Ты тяготишься мною, — продолжала она, хотела еще что-то сказать, но он, бросив рюкзак, шагнул к ней, обнял.

— Нет, родная, что ты, не думай… Мне очень хочется увидеть их самому. — Поцеловал и долго не отпускал, нежно поглаживая по спине. — Я люблю тебя, что ты, не думай ничего…

Она объяснила, как идти в Долину Гейзеров, а он понимал и чувствовал, с каким трудом она сдерживается, чтобы не заплакать.

Вернулся он через шесть дней с твердым намерением теперь же открыться.

Выслушав его рассказ, Майя проговорила:

— Бедный мой Терешка… Как теперь жить? Изведешь ведь себя укором! — И столько боли было в ее словах и сострадания, что он испугался за них обоих, за будущее. — Знаю, не виноват. — И, помолчав, будто борясь с собственным сомнением, повторила несколько раз: — Не виноват…

Но ему тут же и показалось, что не стоило ей этого говорить, убеждать и себя, и его самого в невиновности, ведь эти слова сами были подтверждением сомнения, оставшегося в душе. А как же жить-то теперь с неверием в сердце?

Он молчал, не зная, что и ответить, и вдруг окончательно понял — откровение вовсе не облегчило душу, не сняло вины, и вообще, он-то себя не простил и простить не может.

— Чтобы пришло спокойствие, надо отдать в тысячу раз больше, чем взял, — прошептал он, тяжело вздохнул, посмотрел на Майю. «А до тех пор нам не быть вместе, замучает она и себя и меня состраданием, не стерплю я каждый день видеть ее глаза…»

Прожили они в лесной избушке до конца осени, когда последний косяк красной рыбы пришел в реку на нерест. Вместе выпрастывали они сетки, вместе наливали бочонки икрой и ждали последнего в этот сезон вертолета. Над тайгой загорланили перелетные птицы…

Она собиралась к больному деду-оленеводу в чукотскую тундру, но вертолетчики привезли весть о его смерти, приведшую ее в новое смятение. Решила ехать к Терентию в Ленинград и тут же поняла, что нельзя им быть вместе, ему надо остаться одному, чтобы самому решить свою дальнейшую судьбу. Ей показалось, что он может быть с ней, только став прежним… Но как? Она отказалась лететь в Ленинград, не помогли и его уговоры…

13

В московском аэропорту Терентий оформил транзитный билет на ближайший рейс в Ленинград. А уже через три часа самолет в обложном дожде бежал по посадочной дорожке аэропорта Пулково.

Улицы родного города после камчатской глухой жизни казались чужими, Нева — темной и неприглядной, набережные — мертвым гранитом, от домов веяло неживой отчужденностью.

Такси остановилось под аркой, у входа на темную, знакомую с детства лестницу. Расплатившись с шофером, он отворил дверь.

Несколько дней он приходил в себя от смены впечатлений, от недавнего расставания с Майей — обычное знакомое состояние возвратившегося в родное гнездо после долгих скитаний. Мать радовалась его рассказам, его здоровому, окрепшему виду и все улыбалась, глядя на него — заматеревшего, крупного мужчину в истертой, вылинявшей штормовке с неведомыми ей раньше повадками, — и все же улавливая в обличье прежнее детское, знакомое и любимое ею: улыбку, стеснительность и нежность.

Прошла всего неделя после возвращения домой, когда, придя из университета, Терентий обнаружил на письменном столе повестку в районное отделение милиции, и хотя причин для волнений не было, все же что-то неприятно задело сердце.

— Старший лейтенант Корнев, — представился поджарый светловолосый парень, показывая ему на стул. Терентий обратил внимание, что один глаз парня смотрит не на него, а направо, в распахнутое окно, откуда были видны узкая улица и троллейбусные провода, по которым время от времени пробегали дуги, выбивая на стыках искры. Провода были протянуты как раз на уровне окон второго этажа, где располагался кабинет Корнева, поэтому чудилось, что искрят они в самой этой комнате, заставляя Корнева и Терентия вздрагивать. Терентий улыбнулся, подумав, что вот из-за городских причуд у человека образовалось рассеянное зрение. Жить бы этому веснушчатому красавцу где-нибудь в рязанской деревне и хлопот не знать — ходить по утрам по грибы-ягоды, на рыбалку, хлеб растить, и глаза бы были в порядке…

— Откуда вы родом? — не удержался и спросил он.

— Касимовский я, с Рязанщины… — ответил тот, удивившись вопросу. И Терентий снова улыбнулся своей догадке. — Только вопросы задавать буду я, — добавил Корнев, и лицо его неожиданно показалось Терентию не добрым мальчишеским, а сухим, будто съежившимся от морщин. — Терентий Куприянович, к нам поступил запрос из камчатских следственных органов. Мне поручено снять с вас свидетельские показания о пропаже, вернее, хищении из сейфа экспедиционных денег на сумму сорок одна тысяча пятьсот двадцать рублей…