Дурман - [26]

Но разве можно так жить? Слушать эти грязные, оскорбительные слова… Постоянно видеть злобные, мрачные лица… Нет, так жить она не в силах!

Тошка начала думать, как со всем этим покончить. Но постоянно уходила мыслями к Минчо. Если бы она верила, что после смерти они снова будут вместе, — как было бы все легко, как просто можно было бы решиться на самое страшное. Но она не верила в это. „Все — здесь, все — на земле, — говорил бывало он, — человек должен работать для людей и отвечать перед ними“. Перед людьми… А о ней что люди скажут? Минчо других учил, как жить надо, как духом не падать, быть твердым и все стерпеть, а вот жену свою так ничему и не научил… Друзей у него было много, но и врагов — не меньше. За все недруги ухватятся, только чтобы в грязь втоптать память о нем.

Тошка вдруг вспомнила: как-то жали они хлеб в Чертовой лощине. И только сели передохнуть, как прибегает Георгиев Стефан — желтый, как табачный лист. „Ангел Махмузов, — кричит, — руки на себя наложил. У родника мезлишкого!“ Махмузов был хороший парень, часто приходил к Минчо, все вопросы о жизни ему задавал и, как на учителя, на него смотрел. Ходили слухи, что в доме у них неладно. Мать его постоянно зудила: „И где ты только такую девку нашел, — ни кола ни двора, других не было, что ли? Пропади пропадом и любовь и зазнобушка твоя! Дом наш выморозила твоя голодранка, чтоб ей сдохнуть! Авось другую найдешь!“ Но бедная невестка, хоть терпеть было невмоготу, все за жизнь цеплялась. А вот как-то старая совсем взбесилась, схватило кочергу — и на невестку: „Вон, — кричит, — сука подзаборная! Опоила сына зельем, приворожила, в одной юбке, в лохмотьях в дом вперлась!..“ Ангел не выдержал, встал на сторону жены. Тогда она и за него принялась. День и ночь душу из сына вынимала. Не выдержал — пустил себе пулю в лоб… Минчо с болью вздохнул: „Не выдержал парень, слабоват оказался“. Тошка, как сейчас, мужа видит: откинулся спиной на сноп — тучи черней, словно его самого по миру пустили. Через несколько дней он еще более сурово осудил поступок парня. Вот и ее так же бы осудил. „Жидковата!“ — сказал бы. И не спросил бы, почему так вышло, и оправданий не стал бы слушать. Тяжелая штука — жизнь. Он это знал, но не сдавался, переломать ее хотел. А она? Она-то что задумала?

Кто-то хлопнул дверью, немного помедлил, послушал и направился к чулану. Тошка приподнялась, провела рукой по глазам, оправила волосы.

— Мама!

— Да, — отозвалась она.

Пете вошел, шаря руками по стене.

— Мама, что ты тут сидишь впотьмах?

— Ничего, просто так.

— А почему бабушка говорит, что ты блох ловишь?

— Она это шутит.

— А что ты делаешь?

— Да так, ничего особенного.

Пете помолчал и вдруг словно что-то вспомнил.

— А есть хочешь? Придешь к нам?

— Нет, не хочется.

— A-а, хочешь, хочешь, только сердишься!

— Ну что ты, сынок!

— Сердишься, сердишься!

— Да кто тебе сказал?

— Бабушка. Она дяде говорит: „И ты надулся, как невестка“.

— А он что?

— Ничего. Он все молчит.

Тошка поняла: и там что-то происходит. Старая постоянно, как нахохлившаяся квочка, на сына накидывалась, покоя ему не давала. Может, женить его задумала? Заведет в доме еще одну невестку и напустятся вдвоем на нее. А вдруг молодуха хорошим человеком окажется?.. Ох, если бы так! — вздохнула Тошка. Но она не могла поверить такому счастью. Ведь и Иван смотрит на нее, как бык на красную тряпку.

— Мама, я спать хочу, — тронул ее за руку Пете.

Она поднялась.

— Сейчас, сынок, сейчас…

Потом она долго ворочалась с боку на бок в постели, думая думы тяжкие. Нет, надо жить! Надо жить за Минчо, ради Пете. Она будет работать и растить сына. Он станет большим, люди будут уважать его, а девчата сохнуть по нем. Она ни в чем не станет ему перечить, жить будет да радоваться. А надо будет, чем может — тем поможет. Все пройдет, все обойдется. А старая и ее обиды забудутся, как дурной сон. Вот тогда Ивану будет стыдно. Но Тошка все ему простит, ни словечка обидного не скажет. Только бы свекровь дожила до этого. Сама увидит, как Тошка умеет добром платить за зло. Как за ребенком будет за ней ухаживать. Как за матерью Минчо.

13

Тошка дала себе слово никому не жаловаться на свою злую участь, но жить со свекровью стало совсем невмоготу.

Что ни слово, то жалит, как гадюка, что ни взгляд — леденит кровь… Сначала Тошка решила собрать свои пожитки и перебраться к тетке Геле. И там не сладко, но все же лучше, чем здесь. Но, подумав, отказалась. Явится туда с малолетним сыном, в эту тесную комнатенку, тетка потерпит, потерпит для приличия, а потом и она станет коситься. Тошке ли не знать, что это за птица!

А если отделиться на особицу, куда-нибудь на другой край? Но куда? Да разве там оставят ее в покое? Старая ведьма и там ее найдет, сплетнями да пересудами замучит. А как по деревне молва пойдет — людям только дай языки почесать…

Надо к Димо идти. Все ему рассказать, пусть он с ними поговорит. И сора из избы не вынесут, никто ни о чем не узнает. Старой и это против шерсти будет, но вины тут Тошкиной нет.

Однажды Димо проходил мимо и зашел к ним. Свекровь на гумне коноплю чесала. Тошка позвала его за дом, под навес, и всю боль свою выплакала. Начала она вроде спокойно, ровно, как по книге читала, а потом слезы задушили ее, она беспомощно хватала ртом воздух и терялась в мыслях. Димо молча слушал, но по всему было видно, что ему не по себе.