Дурак - [47]

— Распухну, почернею, потом станет легче.

— Тебе плохо?

— Нет, только холодно.

У Дворца Ниса надевает платок, а я звоню Кассию, и он снова встречает нас.

— Ты меня задолбал!

— Правила есть правила, — говорю я.

Папа тоже так часто говорил.

Ниса прижимает к себе пакеты, счастливая настолько, что даже не очень заметно, какая мертвая. Она говорит:

— Я пойду разложу вещи!

— А я поговорю с Кассием.

Ниса проскальзывает мимо Кассия, в полутьме коридора ей удается не продемонстрировать Кассию пятна на руках.

— С чего это ты интересно взял, что я хочу с тобой говорить?

Голос у него веселый и задорный, будто он не устал и не волнуется. Я никогда его в плохом настроении не видел, в ярости — да, а вот грустным — ни разу. Кассий отвешивает мне подзатыльник, не особенно соизмеряя силу, так что даже больно.

— Где шлялся?

— Я ищу способ попасть к богу и выпросить у него папу обратно.

Кассий смеется.

— Дурак ты, Марциан. Жизнь она не для дураков сделана. Ты бы заткнулся и не делал больно матери и сестре.

— Но я смогу.

Уголок рта Кассия подскакивает вверх, получается то ли улыбка, то ли гримаса.

— Хороший ты парень, был бы поумнее, цены бы тебе не было.

А потом он орет:

— Прекрати заниматься глупостями! Ты здесь не для того, чтобы привести девку в дом, когда отец болеет, шляться неизвестно где и делать вид, что ты у нас пророк! Башку включи, слабоумный! У твоего отца в голове помутилось, но это временно! Меньше языком трепать надо! И больше будь рядом с женщинами, у которых ты сейчас один защитник! Придурок, мать твою!

Я зажимаю уши, потому что кричит Кассий громко, а потом кто-то кричит еще громче, и мы оборачиваемся на голос одновременно. Голос женский, но я сразу понимаю — не мамин и не Атилии. Кассий бежит наверх, я бегу за ним.

Когда Кассий распахивает дверь папиной комнаты, я вижу девушку, даже имени ее я не знаю. Она из новеньких горничных, молодая, глазастая и любопытная. Сначала мне кажется, что она что-то потеряла, она стоит согнувшись, смотрит вниз, не переставая голосить. А потом я вижу, что ладонь ее пронзил насквозь нож для писем, с такой силой, что рука оказалась, как гвоздем, прибита к деревянной тумбочке. Тогда, смотря на ее руку, которую толчками покидает кровь, я вспоминаю ее имя — Венанция.

Ее блузка смята, несколько пуговиц оторвано. Она плачет и кричит, красная и растрепанная. Папа сидит на кровати и смеется.

— Шлюха! Мне не нравятся блондинки! И темный шоколад! Вот две вещи, которые я ненавижу больше всего на свете. А еще, когда меня кто-то будит!

Я кидаюсь к ней, с трудом вытаскиваю нож для писем из тумбочки, он вошел туда глубоко, как зуб, и с отвращением вытаскиваю его из руки Венанции, она только еще больший крик поднимает. Как только она оказывается свободна, то скорее от инстинктов, которые у каждого из нас есть, чем от каких-то разумных мыслей, забивается в самый дальний угол комнаты.

Папа перехватывает меня, выворачивает мне руку, пока я не выпускаю нож.

— Ты с чем-то спутал свой сыновний долг, Марциан? — шепчет папа. Нож упирается мне под ключицу, он измазан в крови и от этого теплый. Краем глаза я вижу, как Кассий хватает табельный пистолет, который всегда при нем. Но он не выстрелит в папу, папа его хозяин.

А если папа скажет «семь-пятнадцать», то Кассий выстрелит в меня. Он не ослушается папиных приказов, он сам выбрал папу когда-то.

— Чудесная игрушка, Кассий! — говорит папа. Он треплет меня по щеке.

— А ты — маленький герой, да?

Кассий почти грубо хватает Венанцию, вышвыривает ее за дверь, как животное. И хотя он делает это для ее же безопасности, выглядит все равно ужасно.

Нож сильнее упирается мне под ключицу, пропарывает рубашку, и я чувствую боль сильнее, чем от клыков Нисы. А потом папа отодвигает нож и целует меня в лоб.

— Ты мой сын, конечно я бы не сделал тебе ничего плохого.

— А ей?

— Ее я бы убил. Я — убийца. Я никогда этого не скрывал.

— Зачем ты это сделал?

— Захотелось! Я делаю все, что мне хочется! Сейчас я хочу мороженого! Ты принесешь мне мороженного!

Кассий рявкает:

— Марциан!

А потом пуля влетает в вазу на тумбочке, мы с папой непроизвольно отскакиваем друг от друга, и движение его руки с ножом проходит в паре сантиметров от моей груди.

— Никогда не верь безумцу! — говорит он. — Конечно я убью тебя, если мне захочется!

— Вон отсюда, — рявкает Кассий. Два раза мне повторять не нужно. Когда я оказываюсь у двери, нож впивается в ее косяк, прямо над моей макушкой.

— Кассий, Кассий, Кассий! Давай поговорим! Ты знаешь, что я трахал твою жену? Мы были боевыми соратниками! Сражались за правду и свободу! Это очень располагает к тому, чтобы немножко поиграться друг с другом. Знаешь, что самое забавное? Я и сейчас могу это сделать, а потом могу отрезать ее башку, и ты впервые увидишь, на ком женился. И ты все равно не сделаешь мне ничего! И когда я попрошу тебя встать передо мной на колени, ты встанешь!

Папа смеется, а я счастлив, что оказываюсь за дверью. Кассий не убьет папу. Не потому что не захочет, а потому что не сможет. Он закрывает дверь, когда я оказываюсь снаружи, щелкает замок.

Венанция сидит прямо на полу, прижимает свою руку к себе, как маленькое и раненное животное. Я говорю: