Дурак - [44]

— Атилия! — объявляет ведущий. — Чудесная дочь наших правителей! Дитя любви и ненависти!

Я поднимаю руку, говорю:

— Я старший сын!

Но ведущий не обращает на меня внимания.

— Кто, по-вашему, виноват в сложившейся ситуации? — спрашивает он. Атилия смотрит на ведущего, глаза у нее злые. Она кричит:

— Я! Я! Я! Я виновата! Все произошло с папой из-за меня!

Костяшки пальцев у Атилии сбиты, искусанные губы кровят.

— Сколько экспрессии!

— Я никогда не была достаточно хорошей девочкой!

А потом Атилия издает такой силы крик, что все лампочки в студии взрываются, меня окатывает теплой кровью, зрители лишенные лиц исчезают в темноте, мама и папа тоже, и даже ведущий.

— Но почему не спросил меня? — спрашиваю я. — Я тоже хочу ответить на вопросы!

— О чем не спросили? — спрашивает Ниса. И в этот момент я понимаю, что темнота не вокруг, она у меня под веками. — Выходи давай, мы приехали!

Я чувствую усталость и мягкость после сна, но где-то в глубине щиплется тревога. Я выхожу из автобуса, дождь закончился и воздух холодный. Мы втроем идем через городские сады, но, не дойдя до середины и не сговариваясь, садимся на скамейку.

Вокруг розы, после дождя ими пахнет еще сильнее, под луной капли на них кажутся драгоценными.

Юстиниан говорит:

— Мой дорогой друг на случай, если ты считаешь, что я самоудалюсь из этой истории, ты ошибаешься! Я буду помогать тебе всеми силами, так что обязательно держи меня в курсе происходящего. Я человек искусства, поэтому смелости мне не занимать.

Я рассеянно улыбаюсь.

— Ты говоришь так, потому что я твой лучший друг?

— Нет, я говорю так, потому что быть свидетелем исторических событий подобного масштаба, о которых в то же время мало кто знает — небезынтересный опыт.

Он поднимается, раскланивается перед Нисой.

— Кроме того, я хочу еще раз увидеть тебя.

— Что ж ты за человек такой? — спрашивает Ниса.

Но Юстиниан не удостаивает ее ответом. Он разворачивается и идет в сторону противоположную от той, куда надо нам с Нисой, по дорожке между стен зеленого лабиринта, строго следуя его правилам, как мышь, участвующая к эксперименте. Хоть какие-то правила ему приходится соблюдать.

— Так и не поняла, нравится он мне или нет, — говорит Ниса.

— Я тоже все еще не понял, — отвечаю я. Ниса спрашивает, как я себя чувствую, и я рассказываю ей свой сон. Она слушает очень серьезно, из-за ее хищных черт мне даже кажется, что нет слушателя более внимательного.

— Очень физиологичный сон, — говорит она. — И тревожный.

— Ну, я так и понял.

А она просто обнимает меня и кладет голову мне на плечо. Некоторое время мы так сидим. Потом она говорит:

— Я не хочу тебя отвлекать, Марциан, но мне снова от тебя кое-что нужно?

— Почему так часто?

— Благодари, что мало. У всех по-разному. Мне вот нужно мало и часто, а моя мама своего донатора жрала так, что тот потом трое суток в себя прийти не мог, зато — раз в две недели.

Я чувствую себя ужином, чье сознание никого не волнует.

— Ты — циничная, — говорю я. Мы все еще обнимаемся, и она только сейчас отстраняется. Ее зубы блестят в темноте, тонкие и опасные, как коллекционное оружие, которое так нравится Кассию.

— Какие у тебя раньше были глаза? — спрашиваю я.

— Этого уже никто знать не может.

— Ты не помнишь?

Она качает головой, потом, подумав, добавляет:

— Когда умираешь, теряешь воспоминания. Вряд ли самые важные. И совсем немного. Но мелочи забываются. Я не помню, как звали мою собаку, цвет моих глаз, всю эту сентиментальную чепуху. И формулу дискриминанта тоже.

Я смеюсь, а она подается ко мне и сначала только прикасается к моей вечной ранке губами, а потом запускает туда зубы, лакает кровь. Со стороны мы, наверное, похожи на молодых любовников — в темноте, в запахе роз, в объятиях друг друга, вот это все.

К боли я уже почти привык, но нарастающая слабость все еще пугает меня. Неожиданно для себя я глажу Нису по голове, ее тяжелые, темные кудри оказываются мягкими на ощупь. А потом я чувствую вместо ее запаха, клубничный-косметический запах Офеллы, и это очень странно.

Я закрываю глаза и сосредотачиваюсь на ощущениях. Ниса — детеныш хищника, но она вырастет и однажды убьет кого-нибудь из-за крови. Я не знаю, сколько ей нужно будет в будущем, но я же видел ее глаза, когда она голодна.

Между нами уже установилась какая-то связь, потому что как только голова у меня начинает кружиться, Ниса отстраняется, облизывает ранку в последний раз.

— Юный господин, это великая загадка отношений между нами и нашими донаторами. Нам нужно ровно столько, сколько вы можете дать. Физиологическая гармония в ее самой прекрасной форме, как между матерью и ее творением.

Я вздрагиваю. Грациниан стоит прямо над нами, его пальцы гладят розу, как будто она — животное, которому он чешет под горлом. Я совершенно не замечал его присутствия. В последнее время люди полюбили меня удивлять.

— Это называется ребенок, папа.

— Первое правило обращения с чужим языком: заменяй слова, которых не знаешь на те, которые помнишь, — говорит Грациниан спокойно, а потом вдруг берет ее на руки, стаскивает со скамейки, кружит.

— Пшеничка, я так соскучился!

— Папа, отпусти меня!

— Все в порядке, теперь у тебя больше никогда не закружится голова!