Дунай - [138]

13. «Громовой» музей

В последние годы османского владычества в Русе приплывали патриоты и революционеры, собиравшиеся в Румынии, особенно в Бухаресте и Брэиле. Выходящий на Дунай Музей бабы Тонки хранит память о героической, не знавшей устали женщине, ставшей душой конспиративного патриотического движения, вдохновлявшей работу основанного в 1871 году в Русе Революционного комитета, а также кроваво подавленные восстания 1875 и 1876 годов. У бабы Тонки угрюмая физиономия и квадратная челюсть, кажется, будто она страшно довольна тем, что отдала родине четверых сыновей (двое умерли, двое в изгнании), и готова, как повторяла она сама, отдать еще четверых. Есть в музее и портрет Мидхад-паши — в феске, темном двубортном пиджаке и очках, как у Кавура. Мидхад-паша был выдающимся человеком, но оказался в безвыходном положении: он ясно видел упадок и несправедливость османского режима, стремился проводить прогрессивные реформы и модернизировать страну, но решительно отстаивал турецкое владычество, которое пытался преобразовать, разрываясь между реформами и казнями. На берегу Дуная, в желтом доме с декором из черного дерева, жила его фаворитка.

Кажется, будто Музей бабы Тонки разговаривает с посетителем громовым голосом. Иван Вазов, воспевший в романе «Под игом» восстание 1876 года, осмелился назвать его «трагически бесславным», показав противоречия революционного движения, неготовность болгарского народа к освобождению. Именно поэтому Вазов, которого в наши дни считают главным болгарским классиком, — истинный писатель-патриот, а его выдающийся роман — подлинная эпопея (реалистическая, трагическая и порой даже юмористическая), повествующая о Болгарии и ее возрождении.

14. Граффити в Иваново

В двадцати километрах от Русе, недалеко от Иваново, среди высоких и неприступных гор прячется сельская церковь XIV века. Краски фресок грота напоминают Джотто, синее ночное небо и пейзажи — сиенскую живопись, Христос в сцене бичевания невозмутимо глядит прямо на зрителя. Фрески, сохранившиеся в этом орлином гнезде, царящем над изумительным, диким и мирным пейзажем, на редкость красивы; росписи, выполненные наследниками византийской школы в древней столице болгарских царей Тырново, — голос высочайшей цивилизации, которую на протяжении пяти столетий вынуждали хранить молчание. Угрожали этим фрескам не столько турки, столько сырость и надписи, выцарапанные посетителями. У жаждущих бессмертия хулиганов есть выдающиеся предшественники, например лорд Байрон, осквернивший своим именем храм Посейдона в Сунионе. Впрочем, время облагораживает вандализм: надписи, которыми греки и армяне в XVIII веке изуродовали синее небо, сегодня представляют интерес, их охраняют почти столь же тщательно, как и само небо. Как говорил Виктор Гюго, сталкиваясь с чем-то особенно глупым или дурным: для меня невыносимо одно — знать, что завтра все это станет историей.

15. Аистиный столб

В одном селенье между Иваново и Русе аист каждый год вил гнездо на фонарном столбе, не ведая об опасности и о печальных последствиях. Местная администрация, несколько раз безрезультатно попытавшись прогнать аиста, приняла официальное решение поставить рядом другой столб, специально для аиста, который и в самом деле избрал его местом временного проживания. В Болгарии подобная забота не редкость; дело не только в знаменитой Долине роз, дарившей отдых Мольтке, когда он объезжал укрепления, но и в подчеркнутом внимании к животному миру и его поэзии.

16. Дом Канетти

В Русе, на доме № 12 по Славянской улице, спускающейся прямо к порту, до сих пор рядом с кованым балкончиком сохранилась крупная каменная монограмма «С»: в трехэтажном домике размещалась фирма деда Канетти, сегодня здесь мебельный магазин. В квартале «испанцев» (их когда-то в Русе было много, и они отличались предприимчивостью и богатством) до сих пор стоят низкие, утопающие в зелени дома, как правило, одноэтажные. Евреям в Болгарии было уютно: в своей книги об Эйхмане Ханна Арендт вспоминает, что, когда нацистские союзники вынудили софийские власти обязать евреев носить отличительный знак, болгары стали всячески выражать евреям симпатию и вообще пытались воспрепятствовать антисемитским мерам или смягчить их.

В этом районе сохранился дом, где прошло детство Канетти. Сопровождает нас Стоян Йорданов, заведующий городскими музеями, любезный, образованный и умный человек, — он ведет нас к дому № 13 по улице Гурко (в автобиографии Канетти тщательно следит за тем, чтобы не назвать точный адрес). Улица перед калиткой все такая же «пыльная и сонная», но двор, в котором разбит сад, уже не такой широкий, его потеснили новые строения. Чтобы попасть в дом Канетти, стоящий в левой части двора, и сегодня нужно подняться на несколько ступенек; сам дом поделен на маленькие квартирки, в первой живет семейство Дакови, в последней — госпожа Вылкова, которая приглашает нас войти. Комнаты до отказа набиты сваленным в беспорядке пестрым скарбом: ковры, крышки, коробки, чемоданы, лежащие на стульях зеркала, свертки, искусственные цветы, шлепанцы, бумаги, тыквы; на стенах большие обтрепанные фотографии кинозвезд — Марина Влади, Де Сика с улыбкой завоевателя.