Думать / Классифицировать - [7]
I. Тело
Мы читаем глазами[16]. То, что делают глаза, пока мы читаем, столь сложно, что это одновременно оказывается вне моей компетенции и выходит за рамки данной статьи. Из литературы, посвященной этому вопросу с начала века (Ярбус, Старк и др.), можно все же вынести простейшую, но основательную уверенность: глаза читают не букву за буквой, не слово за словом, не строку за строкой, а движутся скачками и останавливаются, с излишней настойчивостью рыская по всему полю чтения: непрерывная беглость размечается остановками, словно для того чтобы найти искомое, глаз должен беспокойно цепляться за страницу, не равномерно охватывать ее, как телезритель (на что мог бы указывать термин «охват»), а хвататься за нее произвольно, беспорядочно, многократно или, если угодно — поскольку наше описание уже стало глубоко метафоричным, — как голубь, клюющий землю в поисках хлебных крошек. Разумеется, этот образ несколько сомнителен и все же представляется мне характерным; я готов незамедлительно вывести из него то, что могло бы стать исходной точкой теории текста: читать — это прежде всего вычленять из текста означающие элементы, крошки смысла, что-то вроде ключевых слов, которые мы выявляем, сравниваем, обретаем. Именно убеждаясь в их наличии, мы знаем, что мы в тексте, мы его идентифицируем, мы его распознаем; этими ключевыми словами могут быть слова (например, в детективных романах и гораздо чаще в эротической и якобы эротической продукции), но ими могут быть и звучания (рифмы), виды форматирования страницы, строение фразы, типографические особенности (например, выделение курсивом некоторых слов в чрезмерном количестве современных художественных, критических и художественно-критических текстов), а иногда целые повествовательные куски (см. Жак Дюшато. Маргинальное прочтение Питера Чейни. — В сб. La Littérature potentielle. — Paris: Gallimard. — Idées, 1973).
Речь идет о том, что информационная теория называет узнаванием формы: выискивание соответствующих черт позволяет перейти от линейной последовательности букв, пробелов и знаков пунктуации, в виде которой сначала и представляется текст, к тому, что окажется его смыслом, после того как на разных уровнях чтения мы сумеем выявить синтаксическую связность, повествовательную организацию и то, что называется «стилем».
Если не брать в расчет самые известные простейшие, то есть лексические примеры (читать — это сразу же понимать, что слово convent означает то, что делают курицы, когда яйцо снесено, или же монастырь[17], a Fils Aymon не то же самое, что fils aà coudre [18]), я не знаю, с помощью каких экспериментальных наблюдений можно изучать эту работу узнавания; лично я могу похвастаться лишь отрицательными результатами: меня долго преследовало ощущение глубокой неудовлетворенности при чтении русских романов («…после смерти Анны Михайловны Друбецкой овдовевший Борис Тимофеевич Измайлов попросил руки Катерины Львовны Борисич, но она предпочла ему Ивана Михайловича Васильева…»), а в пятнадцать лет мне захотелось разобрать пассажи из «Нескромных сокровищ», считавшиеся неприличными («Saepe turgentem spumantemque admovit ori priapum, simulque appressis ad labia labiis, fellatrice me lingua perfricuit…»[19]).
Искусство текста могло бы основываться на игре между предсказуемым и непредсказуемым, между ожиданием и разочарованием, соучастием и удивлением: примером могли бы служить наличие филигранно манерных оборотов, небрежно осыпанных изысканно тривиальными или откровенно арготическими выражениями (Клодель, Лакан…), еще лучше, отрывок «что же я вас ничем не укостила, может, выбьете юрочку слипёра, лоточек пинца?» (Жан Тардье «Слово за слово») или метаморфозы, которые претерпевает фамилия персонажа Болукра в романе Раймона Кено «Праздник жизни» (Буленгра, Брелюга, Бролюга, Ботюга, Ботрюла, Бродюга, Бретога, Бютага, Брелога, Бретуйа, Бодрюга и т. п.) [20].
Искусство чтения — не только прочтения текста, но и, так сказать, считывания картины или прочитывания города — могло бы состоять в том, чтобы читать краем глаза, взирать на текст искоса (но здесь речь идет уже не о физиологическом аспекте чтения: как научить наружные мышцы глазного яблока «читать иначе»?).
Шевелить губами при чтении считается неприличным. Нас учили читать, заставляя читать вслух; затем нам пришлось отучиться от этой скверной, как нам объяснили, привычки наверняка потому, что она выдает усердие, усилие.
Когда мы читаем, оказываются задействованы перстнечерпаловидные и перстнещитовидные мышцы, натягивающие и составляющие голосовые связки и голосовую щель.
Чтение остается неотделимым от губной мимики и голосовых действий (одни тексты следует шептать и нашептывать, другие — выкрикивать или чеканить).
Трудно читать не только слепым. Есть еще безрукие: они не могут переворачивать страницы.
Руки служат лишь для того, чтобы переворачивать страницы. Распространение книжного ширпотреба лишает сегодняшнего читателя двух огромных удовольствий: первое — разрезать страницы (если бы я был Стерном, я поместил бы здесь целую главу во славу разрезных ножей: от картонных, которые дарили в книжных магазинах всякий раз, когда покупалась какая-нибудь книга, до бамбуковых, каменных, стальных, в том числе ножей в виде кривой сабли [Тунис, Алжир, Марокко], шпаги матадора [Испания], меча самурая [Япония] и облаченных в кожзаменитель уродливых предметов, которые составляют с другими предметами того же типа [ножницы, подставка для ручек, стакан для карандашей, календарь, блокнот, подложка с бюваром и т. п.] то, что называется «настольным канцелярским набором»); второе, еще большее удовольствие, — начинать читать книгу, не разрезая страниц. Мы помним (ведь это было не так давно), что книги складывались таким образом, что каждые восемь страниц нужно было разрезать: сначала по верхнему краю, а затем, в два приема, по боковому. При таком чередовании восемь первых страниц могли читаться почти целиком без использования ножа; из восьми следующих можно было читать, соответственно, первую и последнюю, а чуть отгибая — четвертую и пятую. Но не больше. Так в тексте оказывались лакуны, которые заставляли читателя томиться в ожидании и уготавливали ему всякие сюрпризы.
Во 2-й том Антологии вошли пьесы французских драматургов, созданные во второй половине XX — начале XXI века. Разные по сюжетам и проблематике, манере письма и тональности, они отражают богатство французской театральной палитры 1970–2006 годов. Все они с успехом шли на сцене театров мира, собирая огромные залы, получали престижные награды и премии. Свой, оригинальный взгляд на жизнь и людей, искрометный юмор, неистощимая фантазия, психологическая достоверность и тонкая наблюдательность делают эти пьесы настоящими жемчужинами драматургии.
Сказать, что роман французского писателя Жоржа Перека (1936–1982) – шутника и фантазера, философа и интеллектуала – «Исчезновение» необычен, значит – не сказать ничего. Роман этот представляет собой повествование исключительной специфичности, сложности и вместе с тем простоты. В нем на фоне глобальной судьбоносной пропажи двигаются, ведомые на тонких ниточках сюжета, персонажи, совершаются загадочные преступления, похищения, вершится месть… В нем гармонично переплелись и детективная интрига, составляющая магистральную линию романа, и несколько авантюрных ответвлений, саги, легенды, предания, пародия, стихотворство, черный юмор, интеллектуальные изыски, философские отступления и, наконец, откровенное надувательство.
На первый взгляд, тема книги — наивная инвентаризация обживаемых нами территорий. Но виртуозный стилист и экспериментатор Жорж Перек (1936–1982) предстает в ней не столько пытливым социологом, сколько лукавым философом, под стать Алисе из Страны Чудес, а еще — озадачивающим антропологом: меняя точки зрения и ракурсы, тревожа восприятие, он предлагает переосмысливать и, очеловечивая, переделывать пространства. Этот текст органично вписывается в глобальную стратегию трансформации, наряду с такими программными произведениями XX века, как «Слова и вещи» Мишеля Фуко, «Система вещей» Жана Бодрийяра и «Общество зрелищ» Г.-Э. Дебора.
Третье по счету произведение знаменитого французского писателя Жоржа Перека (1936–1982), «Человек, который спит», было опубликовано накануне революционных событий 1968 года во Франции. Причудливая хроника отторжения внешнего мира и медленного погружения в полное отрешение, скрупулезное описание постепенного ухода от людей и вещей в зону «риторических мест безразличия» может восприниматься как программный манифест целого поколения, протестующего против идеалов общества потребления, и как автобиографическое осмысление личного утопического проекта.
рассказывает о людях и обществе шестидесятых годов, о французах середины нашего века, даже тогда, когда касаются вечных проблем бытия. Художник-реалист Перек говорит о несовместимости собственнического общества, точнее, его современной модификации - потребительского общества - и подлинной человечности, поражаемой и деформируемой в самых глубоких, самых интимных своих проявлениях.
Рукопись романа долгое время считалась утраченной. Через тридцать лет после смерти автора ее публикация дает возможность охватить во всей полноте многогранное творчество одного из самых значительных писателей XX века. Первый законченный роман и предвосхищает, и по-новому освещает всё, что написано Переком впоследствии. Основная коллизия разворачивается в жанре психологического детектива: виртуозный ремесленник возмечтал стать истинным творцом, победить время, переписать историю. Процесс освобождения от этой навязчивой идеи становится сюжетом романа.
В этой работе мы познакомим читателя с рядом поучительных приемов разведки в прошлом, особенно с современными приемами иностранных разведок и их троцкистско-бухаринской агентуры.Об автореЛеонид Михайлович Заковский (настоящее имя Генрих Эрнестович Штубис, латыш. Henriks Štubis, 1894 — 29 августа 1938) — деятель советских органов госбезопасности, комиссар государственной безопасности 1 ранга.В марте 1938 года был снят с поста начальника Московского управления НКВД и назначен начальником треста Камлесосплав.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Как в конце XX века мог рухнуть великий Советский Союз, до сих пор, спустя полтора десятка лет, не укладывается в головах ни ярых русофобов, ни патриотов. Но предчувствия, что стране грозит катастрофа, появились еще в 60–70-е годы. Уже тогда разгорались нешуточные баталии прежде всего в литературной среде – между многочисленными либералами, в основном евреями, и горсткой государственников. На гребне той борьбы были наши замечательные писатели, художники, ученые, артисты. Многих из них уже нет, но и сейчас в строю Михаил Лобанов, Юрий Бондарев, Михаил Алексеев, Василий Белов, Валентин Распутин, Сергей Семанов… В этом ряду поэт и публицист Станислав Куняев.
«…Церковный Собор, сделавшийся в наши дни религиозно-нравственною необходимостью, конечно, не может быть долгом какой-нибудь частной группы церковного общества; будучи церковным – он должен быть делом всей Церкви. Каждый сознательный и живой член Церкви должен внести сюда долю своего призвания и своих дарований. Запросы и большие, и малые, как они понимаются самою Церковью, т. е. всеми верующими, взятыми в совокупности, должны быть представлены на Соборе в чистом и неискажённом виде…».
Статья посвящена положению словаков в Австро-Венгерской империи, и расстрелу в октябре 1907 года, жандармами, местных жителей в словацком селении Чернова близ Ружомберока…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Автор, герой польского сопротивления, правдиво и без излишнего надрыва повествует о событиях Второй мировой войны, свидетелем которых стал, по ходу неизбежно затрагивая болевые точки в русско-польских отношениях. Переводчик и автор вступления Наталья Мавлевич убеждена: «это свидетельство должно наконец прозвучать и по-русски».
Рассказ американского писателя Пола Гэллико(1897–1976) «Верна» — незамысловатая и в то же время глубокая и трогательная история молодой девушки, мечтающей о театральной карьере. Все это — на фоне событий Второй мировой войны. Перевод Олега Дормана.