Дух старины - [14]

А как же лишь танец с боевой секирой

Сразу усмирил юмяо?[206]

751 г.

35

Уродина нахмурила брови, подражая [красавице],[207]

А соседи переполошились, разбежались по домам.

Шоулинец утратил способность ходить,

А в Ханьдань потешались над ним.[208]

Вот песенка «Фэйжаньцзы»,[209]

Нет в ней подлинной сути, словно мошку намалевал ребенок.[210]

А чтобы из колючек терновника соорудить макаку,[211]

Три года растрачивали духовную энергию.

Успешно, но бесполезно,

Роскошно, но только для самого себя.

«Великие Оды»[212] размышляли о Вэнь-ване,[213]

Но воспевающий глас давно канул в пучину.

Вот бы обрести мастерство инца,[214]

Орудовать [топором], как тот плотник.

750 г.

36

«Обнимающий яшму»[215] появился в царстве Чу,

Увидев, засомневались. Такое часто бывало с древних времен.

Сокровище в конце концов отвергли,

Напрасно он трижды подносил его государям.

Прямое дерево[216] боится, что его срубят прежде других,

Душистая орхидея[217] печалится, что ее сожгут первой.

У того, что переполняется, Небо отнимает,

Глубокую бездну Дао выравнивает.[218]

В Восточном море[219] поплыть бы по лазурным водам,

Над Западной заставой[220] взлететь бы пурпурным облаком,

[Как] Лу Лянь и Придворный Летописец.[221]

Я буду учиться их высоконравственному духу.

753 г.

37

Некогда вельможа из царства Янь[222] громко рыдал,

И на пятую луну пал осенний иней.

Простолюдинка воззвала к синему небу,

Гром и ураган поразили циские дворцовые палаты.[223]

Так тронула [Небо] их искренность,

Что оно создало счастье из скорби.

А я-то в чем виновен?

Отодвинули меня от Златой палаты.[224]

Наплывшая туча скрывает Пурпурные врата,[225]

И трудно пробиться свету яркого солнца.

Кучи песка хоронят чистую жемчужину,

Сорные травы заглушают одинокое благоухание.

С древности не смолкают подобные вздохи,

Но слезы напрасно струятся по одежде.

747 г.

* * *

Комментаторы улавливают здесь зашифрованные автобиографические реалии: «наплывшая туча»— могущественный евнух Гао Лиши, один из главных недругов Ли Бо, «яркое солнце» — император, в чьем имени Минхуан записан атрибут дневного светила (мин — свет, этот иероглиф состоит из двух конструктивных элементов — «солнце» и «луна»), «кучи песка» — мелкий, низкий люд, корыстно прилепившийся к сюзерену, «жемчужина» — отвергаемый этими ничтожествами высоконравственный «благородный муж» (т. е. сам поэт).

38

Одинокая орхидея выросла в мрачном саду,

Сорные травы заглушили ее.

Хотя весной сияет солнце,

Она вновь загрустит под высокой осенней луной.

Рано зашелестят падающие снежинки,[226]

И зеленая краса, боюсь, исчезнет.

Коль нет дуновения свежего ветерка[227] —

Для кого источается благоухание?

730 г.

39

Поднимаюсь высоко, гляжу на все четыре моря окрест,[228]

Сколь бескрайни небо и земля!

Но осенью тьму предметов покрывает иней

И холодный ветер проносится по большой пустыне.

Цветенье — что вода, утекающая на восток,

Все десять тысяч вещей мира — что убегающие волны.

Прячется последний луч белого солнца,

Плывущая туча не задерживается на одном месте.

На платане гнездятся ласточки и воробьи,

В колючих кустах селятся Фениксы юани и луани.[229]

Так что я возвращусь к себе[230] [в горы],

Отбивая такт ударами по мечу,[231] спою о том, как трудны дороги[232] по миру.

743 г., поздняя осень

40

И голодая, Феникс не станет клевать просо,

Он питается лишь жемчужными плодами.[233]

Может ли он находиться в стае кур,

Суетно биться за пропитание?

Утром издав глас с древа на вершине Куньлунь,

Вечером испив воды на быстрине под горой Дичжу,[234]

Он возвращается долгим путем к морю,[235]

Одиноко проводя ночь в хладе небесного инея.

К счастью, повстречал принца Цзинь,[236]

Они завязали дружбу среди голубых облаков.[237]

Вспоминаю о Вашем добре, на которое я не смог ответить,

И, ощущая расставание, лишь вздохну.

744 г., весна

41

Утром наслаждаюсь Морем пурпурной мастики,[238]

Вечером набрасываю на себя красную зарю.[239]

Протянув руку, срываю ветку дерева Жо[240]

И подгоняю светило к закату.

Лежа на облаке,[241] достигаю всех восьми сторон света,[242]

Моему яшмовому лику[243] уже тысячи лет.[244]

Плавно вплываю в Начала Небытия,[245]

Склоняюсь в поклоне перед Верховным Владыкой.

Он приглашает меня в Высшую Простоту,[246]

Жалует яшмовый нектар в нефритовом кубке.[247]

Как отведаю — пронесутся десять тысяч лет,

И зачем тогда мне возвращаться в отчие края?

Буду вечно следовать за нестихающим ветром,

Отдавшись дуновению за краем небес.

745 г.

42

Пара белых чаек покачивается на волнах,

Кричат, летая над лазурной водой.

Наверное, привыкли к помору,[248]

Им ли быть парой журавлю в облаках![249]

Они тенями ночуют на отмели под луной,

Устремляясь за ароматами, резвятся весной на островке.

И я [бы хотел быть среди тех, кто] очищает сердце,

Погружусь в это, забыв обо всем.

744 г.

43

Чжоуский царь Му[250] мечтал о восьми окраинах,[251]

Ханьский император[252] жаждал иметь десять тысяч колесниц.[253]

В распутных наслаждениях не знали предела,

Разве можно о них говорить как о героях?

[Один] пировал в Западном море с Сиванму,

[Другой] в Северный дворец приглашал Шанъюань

Остались лишь звуки песен у Яшмовых вод,

А Яшмовый кубок[254] — лишь пустые словеса.

Былые диковины оплетены лианами,

И тысячи поколений их души напрасно страдают.