Дуэль четырех. Грибоедов - [213]

Александр уже волновался и голос противувольно возвысил:

   — Однако чиновники русские не владеют нисколько местным наречием и владеть не хотят, а потому не имеют возможности следовать Вахтангову кодексу. Было бы великодушно и мудро перевести его на русский язык.

Алексей Петрович согласился без тени сомнения:

   — Надлежит исполнить без долгого ящика.

Собеседник обнаруживал себя глубоко знающим, сильным, в то же время способным признавать мнение постороннее — вечная редкость в высоких чинах, — хотелось быть полезным ему, не столько оспаривать его убеждения, к чему он не стремился, сколько научить чему-нибудь нужному, что он знал лучше его, и он поспешил развить его мысль:

   — Однако ж и самый лучший, самый справедливый закон бессилен между племён, в которых воинственность порождается презрительным незнанием труда и лютой бедностью — непременным следствием праздности.

Алексей Петрович возвысил голос, что с ним приключалось до крайности редко:

   — Послушать вас, так жестокость здешних грабительских нравов никогда не искоренится ничем.

Отрадно было слышать этот возвышенный голос, возбуждавший Александра, придававший уверенности в себе, и он возразил поучительно, твёрдо, медлительно выговаривая каждое слово:

   — Жестокость нравов искореняется общим достатком, а достаток начинается там, где процветает торговля, рождающая необходимость труда, плоды которого становятся предметом торговли.

Алексей Петрович не хотел уступить, явным образом сбивая его своим знанием местных обычаев:

   — Даже если это здешняя торговля рабами — весьма разветвлённая, от полона во время набега до похищенья мирных людей? Иных предметов торга в бесплодных горах не находится и вряд ли найдётся когда.

Сказано верно, неоспоримо; он уже знал, что в здешних краях без конвоя шагу небезопасно ступить, однако ж Александр нашёлся и тут:

   — Злодейское следствие, но верный инстинкт, человеку присущий на всех полюсах.

И он воспел гимн торговле как вечному двигателю общего благоденствия и расцвета великих цивилизаций. Он утверждал, что жизненная сила обильной страны фараонов питалась не одним плодородием Нила, которое у всех на виду, не одними грабительскими походами в близлежащие цветущие страны, перед которыми хищные набеги голодных чеченцев немногим страшнее детской забавы, — но ещё более питалась оживлённым обменом с торговыми городами Междуречья и Семиречья, а через них с Китаем и Индией, благодаря чему не могли не оживиться благодетельные ремесла. Он указывал на поразительный расцвет Карфагена, на несметные богатства Родоса, Пергамского царства и нашего царства Боспорского, Киммерийским наименованного торговыми эллинами. Он повествовал о караванных торговых дорогах, которые тысячелетиями прокладывались бесстрашными путниками из Китая на Семиречье, из Семиречья на Волгу, по Волге на Пермь, на Новгород и на Псков, из Новгорода и Пскова к беспокойным варягам, размерами своих грабежей тоже оставившим задорных чеченцев далеко назади, и в добродетельный Ганзейский союз. Он напоминал своим слушателям, которые присоединялись к их кружку один за другим, что захирение стольного Киева стряслось задолго до злодейского разграбления кровожадной монгольской ордой, одним перенесением торговых путей от Цареграда к коварной Венеции. Он напоминал, что ещё в ветхозаветные времена караваны шли из Семиречья в Армению, из Армении в Трапезунд и Пергам, из Баку на Дербент, по мирным предгорьям в Тмутаракань. Он чуть ли не требовал от могущественного проконсула, не теряя ни дня, восстановить эти обильные доходом пути и тем вдохнуть новую жизнь в пространства огромные, захиревшие от разрушения и забвения этих животворящих путей. Он тем же властным движением проводил черты от каспийского побережья к Чёрному морю, от восточного побережья на Одессу или Стамбул.

Алексей Петрович не переменился в лице и тоном голоса не выразил неодобрения, однако ж возразил обстоятельно, что у него фантазия чересчур разыгралась, — известное дело, поэт; что в прежние, невозвратимые веки, точно в здешних местах водились какие-то дороги, так именуемые единственно по снисходительным местным понятиям о средствах передвижения, что до нынешних дней от прежних дорог остались одни едва различимые тропы и что от Редут-Кале до Тифлиса кое-как проползают повозки с порохом и свинцом, а больше тощими вьюками, да и тут небезопасно от постоянного нападения горцев; прибавил спокойно, опять знанием края утверждая свою правоту:

   — Впрочем, в недальнее время сам ознакомишься с прекрасным состоянием здешних квазидорог: небось славные мозоли набьёшь.

Точно фантазия его разыгралась, он воочию видел длинные караваны глупо-гордых верблюдов, груженных хлопчатой бумагой и шёлком, индиго, китайским фарфором и пряностями, и потому возразил возбуждённо, с жаром, с трепетом в голосе, что дороги можно, что дороги прямо необходимо построить как должно, в том учась у рачительных римлян, и уже тем дать местному празднолюбию правильный труд, а с ним и закон.

Алексей Петрович нахмурился, побеждаемым быть не любя, проговорил неторопливо, негромко, точно рассуждал сам с собой — такая у него манера, видно, была: