Дубовый листок - [184]
— Эдвард Наленч.
— Да ведь я же его знаю. Не его, а про него… Он на: Сквирщине во время крестьянских бунтов знаешь что вытворял? Собирался поднять восстание. Горяч! Слишком: горяч! У меня есть где-то его стихотворение…
Высоцкий порылся в шкафу и вытащил листок.
— Послушай! Это тебе не призрачная поэзия Красиньского…
Пламя пышет на востоке,
Не заря то — кровь народа…
Даже месяц светлоокий
Не покинул небосвода,
Он — гонец от Немезиды,
Говорит: «Готовьтесь к бою
За великие обиды!
С солнцем, братья, вас, с зарею!»
Сила быть должна народной,
Все спасенье — в бедном люде,
Польша может стать свободной,
Коль народной она будет!
За обедом Высоцкий предложил выпить венгерского за встречу и вспомнил, как в Колодне, незадолго до кончины нашего корпуса, мы распили вино графа Мнишка.
— То было хорошее вино, Михал, но какие горькие истины мы запивали! Теперь, думаю, люди стали много умнее.
— Не очень намного. Даже мой брат, который понял значение народа, сочетает это с мечтами об унии с Литвой и Русью. Подай ему во что бы то ни стало «забранные земли»!
— Это ему магнаты подсказывают. Я их когда-то сам слушал развесив уши, верил им! Но это отпадет, Михал. Когда-нибудь отпадет. Истина никогда не родится в кристально чистом виде..
Я спросил, не знает ли пан Высоцкий о судьбе генерала Дверницкого.
— Четыре года назад скончался в своем имении в Галиции. Из Австрии, где был интернирован, впоследствии ему удалось пробраться в Париж. Там он не слишком пришелся по вкусу, или, наоборот, — ему не понравился двор короля Чарторижского. Он женился на француженке и уехал с ней на покой…
Узнал я от пана Высоцкого и о пане Хлопицком. После Гроховского ранения он стал полным инвалидом и из госпиталя отправился в свою вотчину, кажется, под Краковом. А Вацек — Войцеховский был в особом почете у Паскевича, дослужился до жандармского полковника, получил вотчину на Украине, в Сквирском повете, и устроил себе там гарем. Jus primae noctis[108] — было для него откровенным делом. Истязал крестьян. Во время бунтов его убили в первую очередь.
У Высоцкого я прожил четыре дня и в последних числах октября возвратился в Варшаву. Там было зловеще тихо. На площадях стояли палатки, день и ночь по улицам ездили патрули; сады, театры и даже костелы были закрыты. Духовенство распорядилось об этом на другой день после арестов молящихся, считая, что правительство осквернило храмы. Публика ходила по-прежнему в трауре Генерал-губернатор, как мне сказали в отеле, опасно болен, наместник тоже.
Пани Ева все еще не добилась свидания с Эдвардом и ничего не узнала по его судебному делу.
Дня через два я сам отправился в цитадель просить разрешения повидаться с братом, которого не видел несколько десятков лет.
— Не следовало бы видеть его и теперь, — сказал дежурный.
— Отчего же? Или я от этого испорчусь? В таком возрасте, как мой, это бывает чрезвычайно редко.
Он долго молчал и наконец осведомился:
— А вы когда уезжаете?
— Через три дня.
Тогда он соизволил дать разрешение поговорить с Эдвардом на следующий день, но не более пяти минут.
И вот я стою перед Эдвардом. Между нами железная решетка.
— Михал! Ты прости меня за «милленера», — говорит он. — Боже мой, как я рад, что ты жив. Я никогда не забывал тебя. Я так часто ходил в Лазенки, к твоему сатиру, и подумай, мы именно там встретились и поссорились. Ты, наверное, много страдал, и вот я пошел по твоему пути.
— Эдвард, так мало времени, не успею тебе почти ничего сказать. Было столько ошибок, Эдвард. И, мне кажется, ты их хотел повторить. Это я про забранные земли… и про российских варваров. Какая странная у нас судьба. Я уезжаю, Эдвард, послезавтра, но буду помнить о тебе и о твоей семье. Читал твое стихотворение «Перед грозой»…
Он кивает.
— Это так правильно, Эдвард! Я уважаю тебя! Я долго этого не понимал, а ты сразу…
— Если бы ты не перестрадал, я не понял бы сразу.
— Ты, Эдвард, держись крепко, не волнуйся. Когда суд?
— Говорят, месяцев через шесть. Допроса еще не было. Михал, я тебя никогда не забывал… Но я это уже сказал.
— Эдвард, если сможешь, приезжай! У меня есть домик. Поместимся…
— А наш дом в Ленчице присвоил Вулкицкий. Разгородил заборы, с той стороны, знаешь, где были кусты крыжовника… И получилось, что у него теперь и наш сад, и наш дом…
— Наш дом!.. Пусть себе, Эдвард. Я был там. В Дубне ходил на могилу дяди и Яна.
— Да, Яна! — повторяет Эдвард улыбаясь. — Какой он был хороший!
— Ваше время истекло! — объявляет жандарм.
У Эдварда такие грустные глаза. Я боюсь, что заплачу.
— Поцелуемся, Михал.
Я приникаю к решетке. Эдвард просовывает мне крошечную полоску бумаги и шепчет:
— Это Тебе.
— Брат ты мой!
Я двигаюсь к двери спиной, чтобы видеть Эдварда еще одну секунду. Эдвард тоже отходит, не повернувшись…
Вот это и все! За тридцать лет! А если бы мне не запрещали писать ему, если бы он приехал ко мне на Кавказ, он, может быть, не сидел бы в тюрьме! Я уберег бы его… Разве не хватит моих страданий на обоих!
Разворачиваю подарок Эдварда. Мельчайшими буквами написано стихотворение:
От сна восстаньте!
С открытым сердцем
Вперед глядите
— Зовет Отчизна!
Приходит время
Это первое опубликованное произведение в жанре исторической прозы интересного, но незаслуженно теперь забытого Куйбышевского писателя И.В. Корженевской. Оно очень автобиографично-это она сама выведена под именем Ксении Юрковой.. Человек сложной судьбы - прошедший детский дом, блокаду. Ее жизнь - сама по себе отличный материал для исторического романа. Ее нет в этом мире с 1973 года, однако ее герои все еще живы в ее произведениях. Сеть, как известно, помнит все. Так пусть ее книги обретут кусочек своего пространства, где они будут жить вечно.ddv 2019v.
Сказание о жизни кочевых обитателей тундры от Индигирки до Колымы во времена освоения Сибири русскими первопроходцами. «Если чужие придут, как уберечься? Без чужих хорошо. Пусть комаров много — устраиваем дымокур из сырых кочек. А новый народ придет — с ним как управиться? Олешков сведут, сестер угонят, убьют братьев, стариков бросят в сендухе: старые кому нужны? Мир совсем небольшой. С одной стороны за лесами обрыв в нижний мир, с другой — гора в мир верхний».
Однажды к самому уважаемому одесскому ювелиру Карлу фон Мелю пожаловала очаровательная молодая дама, явно из высшего света. Представившись женой известного психиатра, она выбрала самые изысканные и дорогие украшения. Фон Мель и не догадывался, что перед ним великая воровка Сонька Золотая Ручка. И что он окажется втянутым в одну из самых скандальных афер ХХ века. В этой книге — истории о королевах одесских банд. Сонька Золотая Ручка, «баронесса» Ольга фон Штейн, юная Маргарита Дмитриевская по кличке «Кровавая Маргаритка»… Кто они? Жестокие предводительницы преступных группировок, легендарные мошенницы и аферистки или просто женщины, изящно мстившие миру за сломанные судьбы?
Серо Ханзадян — лауреат Государственной премии республики, автор книг «Земля», «Каджаран», «Три года 291 день», «Жажду — дайте воды», «Царица армянская» и др. Предлагаемый роман талантливого прозаика «Мхитар Спарапет», выдержавший несколько изданий, рассказывает об историческом прошлом армянского народа — национально-освободительном движении впервой половине XVIII века. В тяжелую пору испытаний часть меликов и церковной знати становится на путь раскольничества и междоусобной борьбы. Мхитар Спарапет, один из народных героев того времени, сумел сохранить сплоченность армянского народа в дни тяжелых испытаний и возглавил его в борьбе за независимость своей родины.
В книге Владимира Семенова «Кремлевские тайны» читателя ждут совершенно неожиданные факты нашей недавней истории. Автор предлагаемого произведения — мастер довольно редкой в Московском Кремле профессии; он — переплетчик. Через его руки прошли тысячи и тысячи документов и… секретов, фактов, тайн. Книга предназначена для самого широкого круга читателей, ведь в тайнах прошлого сокрыты секреты будущего.
В книгу члена Российского союза писателей, военного пенсионера Валерия Старовойтова вошли три рассказа и одна повесть, и это не случайно. Слова русского адмирала С.О. Макарова «Помни войну» на мемориальной плите родного Тихоокеанского ВВМУ для томского автора, капитана второго ранга в отставке, не просто слова, а назидание потомкам, которые он оставляет на страницах этой книги. Повесть «Восставшие в аду» посвящена самому крупному восстанию против советской власти на территории Западно-Сибирского края (август-сентябрь 1931 года), на малой родине писателя, в Бакчарском районе Томской области.
Один из типичных представителей так называемой 'народной' (массовой) исторической беллетристики Дмитрий Савватиевич Дмитриев написал более трех десятков романов и повестей. 'Русский американец' - описывает эпоху царствования Александра I.