Дубовый листок - [182]

— Ешьте, пан! Неизвестно, сколько времени будем здесь… Спасибо, люди на воле поняли, в каком мы положении, — и указала вниз.

Булки сыпались в окна собора одна за другой. Молящиеся разламывали их и передавали соседям. Не знаю, в который раз началось набоженьство. Наступала ночь, одна из самых ужасных ночей в моей жизни. Собор сиял огнями. Было душно, я еле стоял, опираясь на перила… Теперь, раз наступала ночь, по военному положению нельзя было выходить на улицу. Значит, я должен стоять здесь до рассвета?! Эдвард! Брат мой!

— Господа! — раздался вдруг снизу громкий голос. — Выходите из собора, иначе мы вас арестуем.

Это меня отрезвило. Я наклонился и увидел внизу русского генерала с солдатами. Они были без ружей. Молящиеся рухнули на колени и замерли. Ксендз, на минуту прервавший службу, каким-то неестественным голосом затараторил молитву…

Генерал указал солдатам на какого-то пана, они подхватили его под руки и, расталкивая молящихся, потащили наружу. Пан не сопротивлялся. Никто не произнес ни слова. Все продолжали стоять на коленях. Ксендз читал молитву. Вряд ли кто-нибудь ее слушал.

Арестованных беспрепятственно выводили… Прошло много времени, пока внизу поредело. Началось шевеление на хорах.

Я не хотел, чтобы меня выволакивали.

— Оставьте, — сказал я солдатам. — Выйду сам. Я российский офицер.

— А нам, ваше благородие, все едино, — отвечал один из них. — Там разберуть, кто вы есть. Приказано вывести всех начисто.

Была глубокая ночь. В толпе мужчин, окруженных конвоем, я шел туда, куда вчера приглашала панна Фредерика. Остаток ночи провел в каземате, где сидели, как когда-то отряд Анрепа в пути на Сочи — спиной к спине. Я совершенно отупел от усталости и нервного напряжения, от возмущения и отчаяния. Призраки прошлого окружили меня. Вига! Дети! Кавказ! Неужели это конец? За что?

Очнулся на полу. Кто-то склонился ко мне на плечо, кто-то подпирал спину. Ноги затекли…

Попробовал встать — напрасно, меня сжимали со всех сторон.

Храп, стоны… рассуждения во весь голос… В небольшое окно с железной решеткой прокрадывался свет.

— И при Паскевиче, наверное, не бывало столько арестантов. Ай да Ламберт! Ай да Герштенцвейг — губернатор! — сказал молодой голос.

— Долго ли будем здесь, Панове? Давайте постучим в дверь. Что над нами издеваются? Даже преступники имеют больше простора!

— Конечно, давайте стучать! Уж если решили повесить, так пусть поскорей!

Дубасили в дверь, топали, кричали. Внезапно все стихло, кто-то что-то сказал — разобрать было невозможно…

— Сейчас откроют… Сейчас…

Выпускали по два человека. Я был в глубине каземата, и моя очередь пришла не скоро. Жандармский офицер сидел за столиком с писарем и опрашивал:

— Ваша фамилия? Имя? Кто такой? Сколько лет? Вы свободны.

Вот и я встал перед ним.

— Русский майор?

Я пожал плечами.

— Как вы сюда попали?

— Не знал, что в Варшаве запрещают молиться.

— Всякое бывает… — Офицер улыбнулся. — Это, конечно, недоразумение.

— По недоразумению арестован весь костел?..

— Все костелы, — сказал он вполголоса. — Арест по ошибке. Приказано всех освободить. — И во весь голос — Вы свободны, господин майор! Следующий!

Было уже совсем светло, когда вместе с нечаянными арестованными я вышел из ворот цитадели. Навстречу показался конвой.

— Еще кого-то ведут, — сказал человек, идущий рядом. — Ну, этого уже не за молитву в костеле. Вон какая охрана!

И вдруг он всплеснул руками:

— Матка Боска! Неужели и пана Наленча забрали?

— Где?! — спросил я, судорожно схватив его плечо. — Где Наленч?

Он указал на конвой. Стража вела человека в сермяге, бараньей шапке, с бледным, серьезным лицом.

— Эдвард! Брат мой! — неистово крикнул я, бросаясь вперед.

Он широко раскрыл глаза…

— Михал!

— Посторонись! — стражник преградил мне путь винтовкой.

И мы разошлись — русский и польский Наленчи в разные стороны.

— Я так вчера тебя ждал! — донеслось уже издали.

Говорят, я упал. До отеля меня довели.

Улицы клокотали. Повсюду собирались люди, кричали, свистели, махали кулаками, извергая проклятья… Но из проулка вырвалась кавалькада казаков и нагайками навела образцовый порядок.

Глава 81

Ее звали Евой, как мою мать. Она была много моложе Эдварда и родом с Волыни. Ее отец — помещик, семь лет не разрешал повенчаться с моим братом: у Эдварда не было имения, он не хотел становиться чиновником, и самое страшное для господина помещика — Эдвард писал стихи.

— Я так тосковала об Эдварде, что заболела. Лекарь сказал, что от моей болезни в аптеках пока не существует лекарств, но, вероятно, родители могут понять, что с их ребенком, и помочь. Иначе будет гружьлица… Это мне много позже рассказала мать. И вот отец разрешил. Мы женаты пять лет.

Я пришел к ней в тот же день. Она уже знала, кто я, —

открыла дверь, припала к косяку и зарыдала приговаривая:

— О, как он вас ждал! Как ждал!

Я взял ее за плечи:

— Пани, сестра моя, я знаю! Я видел Эдварда. Это единственное, что он мне успел сказать.

И тогда мы прошли в комнаты, где все было вверх дном, потому что ночью у Эдварда был обыск.

Сначала они жили на Украине. Эдвард был управляющим каким-то имением и в свободное время много писал. На Украине в те годы, как и во многих местах России, были крестьянские бунты. Эдвард старался соединить бунтующих. Но бунты были подавлены, а Эдвард попал под строгий надзор. Дело кончилось тем, что он переехал в Варшаву.