Дубовый листок - [172]

Мне было страшно думать об этом.

И вот она пошла укладывать вещи. Я вошел в ее комнату и что-то спросил. Она не ответила. Стояла, наклонившись над чемоданом, и руки ее нервно перебирали белье.

— Что с тобой, Вига?

Я подошел, взял ее за плечи и повернул к себе. Вигины глаза были полны слез.

Я прижал ее к груди и сказал:

— Вига, а что если ты никуда не поедешь… и я исполню свое обещание быть всегда вместе?..

Она ответила мне не словами. Слова были уже не нужны.

Глава 74

Так как у меня и Виги были разные вероисповедания, пришлось венчаться два раза: у русского священника — отца благочинного Романовского, и у ксендза, которого я пригласил в православный собор Михаила Архангела, потому что костела во Владикавказе в ту пору не было.

Сначала венчали по-русски. Я понимал все славянские выражения. Ксендз служил по-латыни, оную я изрядно забыл. Я стоял и думал: «Русские и поляки молятся одному богу, который по мнению тех и других всеведущ. Зачем же всеведущему богу венчание на двух языках?».

Вера Алексеевна и полковник Полтинин были посаженными родителями Виги. Моими — полковник Левкович и жена одного старого офицера.

Свадьба была не хуже других. Было много гостей — русские, поляки, грузины, армяне, черкесы, осетины, ингуши — тенгинцы и навагинцы. И цветов было много, особенно белых роз и хризантем. Я в мундире с эполетами и со Станиславом в петлице, который заслужил вместе с «высочайшим благоволением»; Вига — вся в белом и в фате, она ей очень шла.

Как водится, около собора собралась толпа, и когда мы садились в фаэтон, пришлось слушать разные возгласы: «красавец», «красавица!», «чудная пара!» и в этом роде.

По кавказскому обычаю, пир возглавлял толумбаш. Все пели «Алла-верды», русские и грузинские застольные песни. И я провозгласил тост за мир народов, закончив его стихами Одоевского:

Может быть, скоро сольются потоки

В реку одну, как источник один?

Да потечет сей поток-исполин,

Ясный, как небо, как море, широкий

И, увлажая полмира собой,

Землю украсит могучей красой!

Было выпито много вина, выслушано много сердечных слов, конечно, кричали «горько».

Когда поздно вечером гости разошлись, Вера Алексеевна прогнала нас с Вигой в сад, а сама с моим верным Иваном занялась приведением комнат в порядок.

— Я думала сегодня о боге, — сказала Вига. — Неужели твоему Езусу и моему Иисусу не все равно, как мы крестимся, обращаясь к нему, — тремя или пятью пальцами, справа налево или наоборот? Ведь он один.

— Когда ты об этом подумала?

— Когда нас венчали по-латыни. Я ведь ее вовсе не знаю, если не считать двух слов — Amen i Trinita[102].

— Как странно: я в это время думал о том же…

Я взял ее руку и поцеловал. Она продолжала:

— Почему-то я вижу бога совсем не таким, каким его изображают. Он не похож ни на русского, ни на поляка и уж, конечно, не на дикую грушу, которой поклоняются мои соплеменники.

— В юности иной раз я побаивался его. А однажды, когда грозила опасность, показалось, что сам Михаил Архангел укрыл меня от врагов. Но это было от страха. Каким же ты видишь бога?

— Каким видел его Лермонтов.

— Когда волновалась желтеющая нива?..

Она кивнула.

Вера Алексеевна окликнула нас. Мы молча вернулись, пожелали ей доброго сна и зашли в нашу комнату.

В левом углу у окна стоял новый письменный стол, на нем — портреты Бестужева, Одоевского и Лермонтова. Посредине лежала толстая тетрадь, на ее кожаной обложке был вытиснен дубовый листок.

— Вот тебе от меня свадебный дар. Пусть эти люди всегда живут в нашем доме… И еще ты здесь поставишь портрет панны Ядвиги, не так ли?..

Я благодарно кивнул.

— А сюда, — Вига приоткрыла тетрадь, — запиши на досуге всю свою жизнь. Мне кажется, она этого заслуживает.

Я подвел ее к раскрытому окну. Чуть шелестели чинары. Где-то в кустах звенели цикады. Внизу трудился неугомонный Терек, а на черном небе, среди кружащихся звезд, словно черкесский кинжал, висел обновленный Егомость.

Глава 75

Я был штабс-капитаном, когда умер главный палач свободы и гения. Это известие я услышал в штабе полка, и в то время как мои товарищи, кто искренне, а кто для приличия, — вздыхали, я думал: поздновато, но лучше, чем если бы он пережил меня.

Вернувшись из штаба, я сказал Виге:

— Сегодня ты должна угостить меня хорошим вином.

Она изумилась. Кажется, я никогда до тех пор не испытывал подобной потребности.

— Я могу угостить тебя хорошим вином, но хотелось бы знать, по какому случаю?

Я обнял ее, посмотрел в глаза.

— Я рад. Я очень рад! Но радость моя требует минутного молчания.

— Что же случилось?

— Для нас с тобой почти ничего, но для детей должны наступить лучшие времена. Ведь жизнь, хотя и гусиным шагом, двигается вперед.

И я сказал ей на ухо:

— Император Николай умер.

Вига задумалась.

— Будущее далеко не всегда бывает лучше прошлого. Вспомни, как вы добивались избавления от цесаревича, а на смену пришел Паскевич.

Вига принесла бутылку венгерского и два бокала. Я попросил дать еще рюмку и налил в нее наполовину кипяченой воды.

— Позови Василька!

Василек — он был мой вылитый портрет — пришел растрепанный и исцарапанный. Курточка изорвана. Вига немедленно объявила ему выговор. Он вопросительно посмотрел на меня. Я сделал лицо построже: