Дубовая Гряда - [21]

— Боишься чего-то, — заметил Бодягин.

— Нет, я думаю. Конь мне нужен в первую очередь: и сена подвез бы, и дровишек. Я не сам сдавал кобылу к колхоз, у меня ее отобрали. А теперь такой закон: у кого большевики что взяли, нужно вернуть.

Бургомистр хитро прищурился, когда старик заговорил о законах, и нетерпеливо спросил:

— У кого твоя лошадь?

— У Пылилы, бывшего колхозного бухгалтера.

— Пошли к нему.

Наказав жене приготовить обед получше, Шайдоб повел Бодягина и полицейских к Пылиле.

— Далеко до него? — недовольно спросил бургомистр, у которого разламывалась голова после вчерашней попойки.

— Да вон же его изба!

— Мы — туда, а ты позови старосту. Только быстро!

Павел уже несколько дней не выходил из дома: ожидал, пока спадет опухоль на переносице и исчезнут подтеки под глазами. Недавно он ездил с матерью в Жлобин. День выдался морозный. На окраине города, на длинном мосту, скрипел сапогами часовой. По лицу немца Пылила понял, что он очень сердит на морозную зиму. Стукнуло же дураку в голову подбодрить часового! Высунул голову из заиндевевшего воротника рыжего полушубка и крикнул:

— Пан, Москва капут!

А немец в ответ ткнул прикладом в лицо Павлу, схватил его за воротник, стащил полушубок и знаком приказал быстрее уезжать. Пылила одной рукой схватился за нос, а другой дернул вожжи. Мать онемела, сидя на задке саней, и начала креститься, не сводя испуганных глаз со ствола винтовки часового.

В городе Павел завернул к знакомым и только там понял, за что его так огрел немец. Как раз в те дни фашисты панически откатывались от Москвы, и слова Пылилы гитлеровец принял за насмешку.

А сейчас новая напасть: прямо к дому идут вооруженные люди. Вот уже послышался топот в сенях, мимо окна промелькнули еще двое, и в избе сразу стало тесно.

— Что это с тобой, бухгалтер? — спросил бургомистр.

Даже в ушах зашумело: не думал Пылила, не гадал, что кто-нибудь упрекнет его прежней должностью.

— Что ж тут такого? — залепетал Павел. — Был бухгалтером, был… Но никому ничего плохого не делал. И пользы колхозу…

— Я не о том. Спрашиваю, кто это тебя так разукрасил?

— Это… это лошадь!

Бодягин расхохотался, подмигнул полицейским:

— А мы как раз те, кто охраняет хороших людей от всяческих нападений, даже от скотины. Дрянной же у тебя конь.

— Да, да, брыкливый…

— Надо выбить из него этот норов, как вы думаете? — обратился бургомистр к своим спутникам. — Пожалеем парня, иначе конь вовсе может убить его.

Не понимая, куда гнет бургомистр, Пылила робко улыбнулся. А Бодягин обернулся к старосте:

— Савка, чего молчишь? Скажи ему закон немецкой власти.

Тот знал, зачем они сюда пришли, и очень хотел, чтобы Шайдоб с Пылилой стали врагами.

— Вот что, Павел, — бесстрастно заговорил он, — пан бургомистр сообщил мне, что семьи, поддерживающие немецкий порядок, должны обеспечиваться за счет тех, кто этот порядок не поддерживает. Поэтому твоего коня нужно отдать Шайдобу.

— Не отдать, — перебил Бодягин, — а вернуть людям скот и имущество, отобранные для колхоза советской властью!

— Правильно, — согласился староста и торжественно продолжал: — Установлено, что конь, находящийся у гражданина Пылилы, происходит от кобылы гражданина Шайдоба. Так что — подчиняйся немецкому закону.

Через несколько минут конь был запряжен, и Шайдоб с помощью жерди старался оторвать от земли примерзшие колеса телеги, чтобы заодно прицепить ее к саням и уволочь домой. Пылила не выдержал, уткнулся лицом в подушку и горько, как мальчишка, заплакал. А когда говор и шум во дворе утихли, поднял голову и увидел на белой наволочке кровь. Намочил платок, приложил к носу, втихомолку пожелав тысячу невзгод полицейскому, напоследок ткнувшему кулаком в лицо, и с нарастающей злобой подумал: «Гады! Бить их надо, убивать, уничтожать всех до единого! Чтобы ни один не уцелел, иначе всем нам конец!»

Со двора послышался голос матери, проклинавшей Шайдоба. От нее и сыну досталось: зачем отдал коня? Павел вышел на крыльцо, прикрикнул:

— Замолчи, умная! Их целая свора ввалилась, что я один мог сделать?

Старуха повернулась и решительно зашагала к Шайдобу. Пришла в самый разгар пьянки.

— Тихон, ты же свой человек, как тебе не стыдно коня забирать? — упрекнула она соседа.

Шайдоб горделиво приосанился:

— Я-то свой, а конь мой. Значит, и разговора быть не может.

Грянул дружный хохот присутствующих, только староста даже не улыбнулся. Бодягин взял наполненный самогоном стакан, протянул женщине:

— Выпей с нами.

— Не могу, мне и так горько, — покачала та головой.

— От меня не хочешь принять? Говоришь, горько? Будет сладко!

Все насторожились, не зная, что задумал бургомистр. А тот повернулся, что-то шепнул соседу-полицейскому, и полицай, встав из-за стола, принес из соседней комнаты свернутую в трубку бумагу. Бодягин развернул, разгладил ее, приложил к стене:

— Хайль!

Оба полицейских сразу вытянулись, щелкнули каблуками. Остальные, поневоле поднимаясь со стульев, удивленно глядели на незнакомый портрет.

Бургомистр выпятил грудь:

— Это фюрер, Гитлер. Что сделал я, то, считайте, он сделал. Противоречить не позволено!

Испуганно поглядывая то на портрет, то на бургомистра, Пылилиха начала пятиться к двери.