Друзья мои - книги - [26]

Женщина поколебалась.

- Ну, что ж... не боитесь пыли, полезайте на чердак. Если в доме было как в духовой печке, то на чердаке под железной крышей - уже как в доменной печи. Книги лежали в большой бельевой корзине. Все было покрыто голубиным пометом, пухом и перьями, а пыль оказалась тяжелой, как тальк, она не оседала, а, поднявшись, плотно стояла в воздухе. Женщина ревниво и настороженно следила за мной, пока я откладывал книги. Сверху лежали разрозненные томики классиков в приложении к "Ниве", Шпильгаген, исторические романы Мордовцева и Салиаса, пухлые тома Валишевского, русская история Иловайского, сборник тригонометрических задач Рыбкина, "Родная речь", огромные волюмы "Живописной России", и у меня создалось впечатление, что покойный Ослябин не столько собирал книги, сколько подторговывал ими. Ни одной сколько-нибудь стоящей книжки, не говоря уже о письмах, в корзине не оказалось. Но я не мог ничего не купить, чтобы окончательно не разочаровать женщину.

- Эту книжку я взял бы,- сказал я нерешительно, подумав тут же, что стану я делать с "Введением в биологию" Лункевича.

Женщина взглянула на титул.

- Книжка редкая,- сказала она безоговорочно.- Муж ею дорожил.

- Ну, не такая уж редкая...- сказал я.- Но я ее купил бы. Во сколько вы ее цените?

- Сто рублей,- сказала женщина поколебавшись. Это была цена десяти или даже двадцати экземплярам книги Лункевича. Я ничего не ответил: современная Коробочка явно дорожила мертвыми душами. Пот тек по моему лицу, и я плохо видел, так как из-за пыли пот стал тестообразным.

- А нет ли у вас каких-нибудь писем? - спросил я тем же чичиковским голосом.- Знаете ли, письма я бы, пожалуй, даже охотнее купил.

- Каких же вам писем? - удивилась женщина;

- Ну, знаете, разные там письма, особенно старинные... ведь письма всегда помогают понять, как люди жили в свою пору.

(89) - Какие же могут быть у меня письма?- ответила женщина так, словно мы оба разыгрывали сцену из "Мертвых душ".- Есть у меня письма от свояченицы... да они вам неинтересны, и неловко как-то их продавать.

- Отчего же - неловко: письма вы прочитали, они вам ненужны... а я, может быть, книгу напишу.

Мы спустились с чердака, и на меня сразу налетели все мухи, какие были в комнате: я был покрыт соблазнительным тестом из пыли и пота. Женщина ушла в соседнюю комнату, и я ждал. Я ждал той минуты, когда в незрячих руках мелькнут синеватые или, может быть, плотные белые листы старинной бумаги, исписанные женским почерком, скорее всего по-французски, заряд картечи, который заставит вздрогнуть наших пушкинистов. Женщина вернулась с перевязанной розовой ленточкой пачкой писем. Я развязал их: письма, все до одного, действительно, оказались письмами свояченицы, некой Клавдии Петровны, смиренно подписывавшейся: Клава.

- А где у вас письма Наталии Гончаровой? - спросил я напрямик.- Продайте мне эти письма.

- Кого? - переспросила женщина.- Я что-то такой и не знаю.

Я заподозрил уловку.

- Наталии Гончаровой, ставшей женой великого поэта Пушкина.

Женщина была явно озадачена.

- Откуда же у меня могут быть такие письма? Мы в родстве не состояли, девическая моя фамилия - Коростелева, да и у мужа таких родственников не было. Я всю его родню знаю.

Мне незачем было покупать за сто рублей биологию Лункевича. Я измерил в обратный конец все волжское село, кляня Молодцыгина с его сведениями.

Несколько месяцев спустя, когда я снова увидел его и рассказал о своей экскурсии, Молодцыгин задумался всего лишь на один миг.

- В Арзамас надо ехать,- сказал он решительно.- Значит, письма в Арзамасе.

В Арзамас я не поехал. Откуда взялась легенда о письмах Гончаровой - не знаю. Но биография любого собирателя была бы неполной, если бы в ней не было (90) событий - иногда смешных и нелепых, иногда грустных, иногда разочаровывавших, а иногда радующих находками, открытиями, а главным образом ощущением, что спас что-то, чему суждено было погибнуть или затеряться в безвестности. Это относится не к пополнению своего книжного собрания, а к крупицам культуры, которые именно книголюб подбирает, и в огромном большинстве случаев - для всех, а не только для себя.

ВОКРУГ ПУШКИНА

Глядя на три тома писем Пушкина в своем шкафу, я всегда вспоминаю последнее посещение Шишкова. Три тома писем Пушкина были изданы в 1906 году Академией наук. Письма, особенно обращенные к ближайшим друзьям, были написаны без малейшего затруднения в выражениях.

Академия наук выпустила эти письма с купюрами, обозначенными многоточиями. Но в нескольких экземплярах - едва ли больше десяти - письма Пушкина были изданы без купюр, лишь для академиков. Одним из таких экземпляров владел пушкинист и историк Павел Елисеевич Щеголев; есть в этом экземпляре его карандашные пометки.

Книжники хорошо знают редчайшее издание писем Белинского без пропусков; но письма Пушкина без пропусков, иногда с ядом горечи, иногда с язвительностью великого эпиграммиста, хранят как бы живую его речь, и можно понять, почему Матвей Шишков в первую очередь обеспокоенно спросил, целы ли у меня эти книги.

(91) Письма Пушкина стоят у меня рядом с его прижизненными изданиями и еще с одной книжкой, до сих пор неразгаданной, хотя она у меня много лет, и ни один пушкинист, разглядывая ее, не высказал окончательного о ней суждения.