Другой в литературе и культуре. Том I - [47]
Как видим, подобные явления имеют социально-политические причины. Что же касается интеграции в иную культурную среду и выработки новых маркеров идентичности, то для русских беженцев в Югославии это не было проблемой. Они могли создавать свои общины и жить в рамках привычного поля самоидентификации:
В Белграде можно не только свободно обходиться русским языком, но и иметь полную возможность жить в атмосфере «русскости». Русские врачи всех специальностей, профессора Ф. В. Вербицкий, А. И. Игнатовский, Лапинский, Н. В. Краинский и др.
Нет государственного учреждения, в котором не служили бы на различных должностях русские. Даже в Министерстве Иностранных Дел много лет уже служат б. русские дипломаты: А. М. Петряев, А. К. Беляев, М. Н. Чекмарев, П. И. Извольский, П. П. Сергиев…[243]
В воспоминаниях Н. Рощина читаем:
Вот мы и тут. Но какой же это запад, когда город называется Београд – Белый Город, и главное здание на главной его площади, высокий и кораблеобразный дом с башенками и шпилями называется «Москва», и король – в прошлом русский школьник? И на вывесках русские буквы, но слагают они слова непривычные глазу, как в Киеве во времена гетманщины, только без той кокетливо-самодовольной наглости.
Освоились скоро. В самом деле, что за трудности, когда нож по-сербски называется – нож, вилка – вилюшка, человек – човек, женщина – жено? Стоит только настроить язык на школьный церковно-славянский лад, и все пойдет, как по маслу. А сколько кругом русского! Хотя бы вот те же самые вывески над темноватыми входами «кафан», где дремлет в высоких бочках густое, крепкое вино. Каждое торговое предприятие имеет свой покровительственно-именной девиз. Вот «код генерала Скобелева», вот «код белог Цара», вот «код веселог руса», и сам я видел вывеску в маленьком городке «код Петра Степановича, киевского помещика»…
А там и пошло. Эшелон за эшелоном – десять, двадцать, тридцать тысяч русских, прожженных огнем гражданской войны… И вот уже – свои газеты, комитеты, канцелярии и, конечно, бесконечное множество «Рюриков», «Варягов» и «Асторий» с русскими балалаечниками с самоваром на стойке, с ленивыми варениками и сибирскими пельменями. И за бумажки, еще вчера ничего не стоившие, летевшие по ветру, устилавшие пароходную палубу, сегодня дают полновесные, полные динары, и после миллионов за взятую с боя котлету из собачьего мяса, за ржавую селедку, коробку спичек – витрины, ломившиеся от всяческого давно забытого добра, и мирный добрый басок: «Пожалуйте, братушкам скидка, а нет – и в долг поверим…»[244]
Эта атмосфера поддерживалась и решениями югославского правительства, которое в 1928 году совместно с Комиссией по делам русских беженцев создает Русский культурный комитет (РКК). Его цель – формировать такие институты для жизнедеятельности русских эмигрантов, «без которых особенно русский интеллигентный человек считает себя вычеркнутым из культурной жизни – науки, литературы и искусства…»[245]
И хотя на бытовом уровне трудности, вызванные особенностями расселения эмигрантов и их персональными судьбами, были неизбежны, разница между местным населением и русскими не воспринималась как болезненная и непреодолимая.
Так, в русском сатирическом журнале «Бух!» мы не найдем ни одной статьи, в которой жизнь русского эмигранта противопоставлялась бы жизни местного населения. Русские авторы не только включали в свои публикации сербскую лексику, но и печатали произведения югославских писателей. Особый интерес представляют рассказы В. Брандима «Серб о русских» (1931. № 4) и «Како су Руси освоjили Београд» (Как русские оккупировали Белград. 1934. № 21). Присутствие русских в Белграде осмыслялось как нашествие, но в позитивном ключе. Русские описываются иронично и в то же время с любовью. Югославия именуется Королевством Сербов, Хорватов, Словенцев и Русских беженцев:
Что нам дали русские? Русский балет, русский салат, русскую балалайку, русские портсигары из русской платины, русских аристократов, русские иконы и обычай целовать руку женщинам.
Что русские взяли от нас? Ракию, умение ругаться, гражданскую службу с кое-какой зарплатой, а те, кто женился на наших девушках, – еще и приданое (1931. № 4).
Отмечая многочисленность русских в королевстве, Брандим нисколько не удручен этим обстоятельством:
…Когда-то я хотел уехать в Россию и пожить немного среди русских. Сейчас в этом нет никакой необходимости. Утром газету мне приносит русский. После него появляется молочник – русский. В магазине я масло и яйца покупаю у русских. Сигареты в киоске мне продает русский. В трамвае слушаю русскую речь. В канцелярии весь персонал подчиняется только нашей дактилографистке – русской. Ем русский салат на ужин в ресторане «Русская Лира», слушая русские балалайки и русские песни. Обслуживает меня официант русский. Пью русскую водку и напиваюсь как русский, и домой меня возит шофер, опять же русский (1934. № 21).
Что касается социального, идеологического и поколенческого расслоения внутри эмигрантской среды, то оно возникает между группами, которые воспринимаются как «свои – свои чужие».
