Другой в литературе и культуре. Том I - [46]

. Грицак показывает, что описание Евромайдана как площадки конфликта идентичностей происходит скорее с эссенциалистских позиций, что смещает акценты в понимании происходящего. Попытка описать события 2013–2014 годов в системе традиционных оценок украинского национализма не соответствует реальному положению вещей. Внимательный анализ особенностей Другого, складывающихся именно сейчас, может помочь увидеть изменения, которые происходят в украинском обществе. Как правило, этот Другой имеет историческую «биографию», обросшую множеством стереотипных черт. Необходимость исторического шлейфа обусловлена постоянной неопределенностью ситуации и потребностью в точках опоры для конструирования будущего. Мы не случайно в начале статьи сослались на польский опыт – в течение нескольких десятков лет Польша манипулировала несколькими историческими мифами, выстраивая перспективу государства. Современный правый поворот в польской политике показывает, что другие голоса могут уйти в «архив», но не исчезнуть. В этом контексте важно не потерять специфику сегодняшнего момента, для которого обращение к прошлому является не более чем риторической мишурой.

Свой и Другой

«Свои» и «свои чужие»: русская эмиграция на страницах белградского юмористического журнала «Бух!» [238]

И. Антанасиевич

Материалом для данной статьи послужил русский эмигрантский журнал «Бух!», выходивший в Белграде с января 1930 года по январь 1936 года. Журнал, имевший представительства в Бельгии, Греции, Латвии и Франции, выпускали молодые, полные энтузиазма люди – Борис Ганусовский, Николай Февр, Георгий Герасимов (Савулькин). «Бух!» публиковал фельетоны об эмигранте-обывателе (серия о студенте Пете Абрикосове, об эмигранте Кнопикове, или Примиренцеве).

Рассмотрение сатирического журнала как единого текста, чьи культурные коды актуальны для всей русской эмиграции и для югославской в частности, позволяет приблизиться к пониманию текста повседневности русских эмигрантов первой волны. Данный текст, подвергаясь мифологизации, создавал оппозиционные пары – деление на «своих» и «чужих», которые можно представить в виде нескольких групп:

1. Эмигранты – местное население («свои мы – чужие они»).

2. Социальное расслоение среди эмигрантов («свои – свои чужие»).

3. Идеологическое расслоение («свои – свои чужие»).

4. Поколенческое расслоение («свои мы – свои чужие»).

Рассмотрим эти группы.

Нельзя утверждать, что в Югославии, в целом дружелюбно настроенной к России, не было трений между местным населением и эмиграцией. Так, в 1932 году в газете Jugoslovenska politika публицист Д. Павичевич противопоставил роскошь русских прозябанию югославов. На это, в частности, указывают заголовки его статей: «Русские наслаждаются – наши голодают», «Русские нас давят», «Русские взбесились»[239]. Позже, в 1936 году, сербское государственное радио выпустило в эфир цикл передач «Сережа» – язвительные зарисовки о русских в Югославии.

В феврале 1937 года ряд сербских деятелей культуры выступили с осуждением этих радиопрограмм:

Мы, сербы, в своем же доме позволяем себе оскорблять русских, – тех русских, которые в европейскую войну защищали Белград и погибли на Салоникском фронте… Но, не говоря уже о мертвых, просто недостойно для сербов оскорблять тех братьев русских, которые теперь в беде, потеряв свою родину, мучаются и страдают по всему свету… Есть две нации без отечества: это – русские и евреи. Однако почему-то нападают только на русских[240].

В радиопередачах (они сохранились в виде буклетов) обсуждались культурные различия русских и сербов. Сербам были непонятны некоторые русские обычаи (например, Масленица или ночная ресторанная жизнь). Их уязвляла гордость русских эмигрантов, которые восхищались красотами прошлой жизни, давая местному населению понять, что судьба забросила их на задворки Европы.

И все-таки подобные случаи – редкость. Более того, для русских сербы пошли на уступки. Несмотря на то что с 1921 года действовал запрет на трудоустройство иностранцев в ущерб своим кандидатам, в 1922 году Министерский совет уравнял в правах русских специалистов с их югославскими коллегами. И хотя в 1925 году был выработан новый свод инструкций, ограничивавший права иностранцев на получение работы, эти положения фактически не применялись к русским. Они всегда считались «своими»: разницы между гражданами королевства и русскими изгнанниками не было[241].

Трения между русскими эмигрантами и местным населением имели место в 1930‐е годы после гибели в Марселе короля Александра Первого Карагеоргиевича, поддерживавшего русскую эмиграцию. В письме В. Н. Штрандтмана от 1 сентября 1936 года принцу-регенту Павлу Югославскому читаем:

…Министерство внутренних дел, за весьма редкими исключениями, отказывается принимать эмигрантов в югославское подданство, что лишает их права искать себе заработок даже на иностранных предприятиях, которым предлагается оказывать строгое предпочтение национальным рабочим. ‹…› Уже сейчас имеются весьма тяжелые случаи: например, отказ принимать на работу русских только потому, что они русские… Число погибающих русских, умирающих вследствие острого недоедания, с каждым днем увеличивается, и зачастую имеются случаи, когда люди доходят до полного отчаяния