Другой Брежнев - [7]

По форме стихи весьма неуклюжи и действительно напоминают стихи ребенка. Но удивляет не это: кажется, автор нисколько и не старался «причесать» свое творчество, хоть слегка отшлифовать его форму. В рукописи совершенно не соблюдаются стихотворные строчки. А чего стоит сделанное в рукописи небрежное сокращение слова «общество» — «об-во»! Сам этот листок очень живо передает стиль жизни тех лет — торопливый, страстный, невнимательный к «пустякам».

Вот текст этого стихотворения (по сравнению с рукописью в нем исправлены явные ошибки и описки):

На смерть Воровского!

Это было в Лозанне, где цветут гелиотропы,

Сказочно дивные снятся где сны.

В центре культурно кичливой Европы

В центре красивой, как сказка, страны.

В зале огромном стиля «Ампиро»

У входа, где плещет струистый фонтан,

Собралися вопросы решать всего мира

Представители буржуазных культурнейших стран.

Бриллианты, монокли, цилиндры и фраки,

В петлицах отличия знаки

И запах тончайших роскошных духов.

Длинные речи не нужны, и глупы

Громкие фразы о добрых делах.

От наркотика лица бессмысленно тупы,

Наглость во взоре и ложь на устах.

На двери внезапно взоры всех устремились,

И замер — среди речи английский сэр.

В залу с улыбкой под шум разговора

Вошел Воровский — делегат С. С. С. Р.

Шокинг! позорной культуры нет лака.

В пышном обществе говор и шум:

«Как смели сюда Вы явиться без фрака?!»

«Он без цилиндра!»; «Мужик».

«Простите! не знал я, да знать разве мог я,

Что здесь это важно решающим столь.

У нас это проще: во фраке, без фрака,

В блузе рабочей, в простых сапогах,

У нас ведь не нужны отличия знаков,

Что нужно, решаем всегда и без них.

У нас ведь одеты совсем не как «денди» —

В простых сапогах, в блузе рабочей,

Кофе не пьют там, там нет и щербета,

Но дело там делают не на словах».

И замерла зала, как будто невольно

Звонок председателя вдруг прогремел:

«Господа! На сегодня, быть может, довольно.

Пора отдохнуть от сегодняшних дел».

А утром в отеле под фирмой астрий

Посол наш убит был убийцы рукой,

И в книге великой российской истории

Жертвой прибавилось больше одной!!!

Между прочим, можно догадаться, что подсказало Леониду идею этого стихотворения. 31 мая 1923 года, в самый разгар «галстучных» споров, журнал «Прожектор» напечатал на обложке фотографию: некий человек с тросточкой, по виду — типичный британский джентльмен, покидает дворец. Подпись гласила: «Л.Б. Красин выходит из министерства иностранных дел после беседы с Керзоном». «Красин был тогда послом, — вспоминал писатель Варлам Шаламов. — Он выходил из какого-то дворца с колоннами. На голове его был цилиндр, в руках — белые перчатки. Мы были потрясены, едва успокоились». Молодежь восприняла этот снимок как прямой вызов или даже откровенное признание. Вот, значит, к чему в конце концов ведут «галстучники»! И все только ради того, чтобы угодить вкусам Керзона — того самого лорда, чье громадное чучело молодежь носила на своих демонстрациях… А на соседних страницах тот же журнал помещал фотоснимки с похорон убитого Воровского: гроб с телом, свежая могила на Красной площади… Очевидно, молодежь придирчиво изучала эти фотографии, обсуждала их. Напрашивался простой вывод: белогвардейцы не тронули Красина — этого нарядного денди в цилиндре и белых перчатках, а вот Воровский получил от них свинцовую пулю. Видно, он-то не подлаживался к их вкусам и привычкам, не угождал мировой буржуазии! В стихотворных строчках Брежнева неожиданно прочитывается вполне определенный упрек Леониду Красину.

«Чисто одетая публика встретила поэта в штыки». Двадцатые годы, по замечанию В. Шаламова, были временем литературных сражений. А одним из самых ярких участников этих сражений являлся поэт Владимир Маяковский. Его творчество находило тогда не только пылких поклонников, но и открытых противников. Последние, пожалуй, даже преобладали. Журналы печатали ехидные карикатуры на поэта. Так, на одном рисунке (1928 года) он снисходительно замечает какой-то птичке: «Должен признаться, что ты, соловушка, поешь не хуже меня». «Очень лестно слышать, тов. Маяковский, — отвечает пичуга, — только, к сожалению, я не соловей, а воробей».

На встречах с Маяковским публика обычно быстро делилась на две враждующие партии. В первых рядах сидели противники поэта — старая интеллигенция. Остальную часть зала заполняла учащаяся молодежь, вузовцы, которые жадно ловили и запоминали его стихи и знаменитые колкие остроты. Конечно, молодой Брежнев, любитель поэзии и сам поэт, не мог остаться дома, когда в Курск приехал Маяковский. Судя по всему, на эту встречу Брежнев, как и его товарищи, попал без билета: денег на такие роскошества у них не было.

Вместе с друзьями Леонид слушал выступление поэта, его язвительный «разговор с публикой». «Бас его доходил до последнего ряда», — говорится в воспоминаниях Брежнева. Вот как описано развернувшееся «литературное сражение»:

«Помню, приехал в Курск Маяковский. Разумеется, мы, комсомольцы, прорвались в железнодорожный клуб, где был его вечер. Чисто одетая публика встретила поэта в штыки. «Вот вы считаете себя коллективистом, — кричали из зала, — а почему всюду пишете: я, я, я?» Ответ был немедленным: «Как, по-вашему, царь был коллективист? А он ведь всегда писал: мы, Николай Второй». Шум, хохот, аплодисменты. Или еще такой эпизод. Из последнего ряда поднялись двое молодых людей, для которых, видимо, интереснее было побыть наедине, а не слушать Маяковского. И вот, когда они медленно пробирались вдоль ряда, раздался мощный голос поэта. Вытянув руку в направлении к ним, Маяковский сказал: «Товарищи! Обратите внимание на пару, из ряда вон выходящую». И опять бурный взрыв смеха, аплодисменты».